Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

и эффективными методами были пассивное сопротивление, бегство, поджог или убийство…

Говоря о крепостных, я до сих пор ограничивался членами сельской общины, или мира, то есть крестьянами в узком смысле этого слова; но кроме них были еще и дворовые люди, то есть домашние слуги, и о них тоже следует сказать несколько слов.

Дворовые были домашними рабами, а не собственно крепостными. Не будем, однако, без нужды уязвлять чувства русских употреблением столь дурно звучащего слова. Можно называть рассматриваемый класс «прислугой», помня при этом, что это была не совсем домашняя прислуга в привычном смысле этого слова. Они не получали заработной платы, не имели права менять хозяев, не имели почти никаких законных прав, и владельцы могли наказывать их, сдавать внаем и продавать без какого-либо нарушения писаного закона.

Этой «прислуги» было очень много, их число было несоразмерно выполняемой работе, и вследствие этого они могли вести праздный образ жизни[67]; однако у крестьян считалось большим несчастьем попасть в их ряды, ибо таким образом они теряли свою долю общинной земли и ту небольшую независимость, которой еще пользовались. Но надо сказать, помещики очень редко брали в слуги трудоспособных крестьян. Обычно численность прислуги поддерживалась способом естественного прироста, законного и незаконного, а иногда волей-неволей пополнялась за счет сирот, оставшихся без попечения близких родственников, если никакая другая семья не желала их усыновить. К этому классу относились лакеи, горничные, повара, кучера, конюхи, садовники и множество стариков и старух, не имевших четко определенных функций. Если помещик заводил у себя частный театр или оркестр, то именно из этих людей он набирал актеров и музыкантов. Те из них, кто был женат и имел детей, занимали промежуточное положение между обычной домашней прислугой и крестьянами. С одной стороны, они получали от барина месячное довольствие в виде продуктов и ежегодный запас одежды и были обязаны проживать в непосредственной близости от господского дома; но, с другой стороны, каждый из них имел отдельный дом или несколько комнат с небольшим огородом и, как правило, маленьким участком земли для выращивания льна. Незамужние и холостые жили во всех отношениях как обычная домашняя прислуга.

Так как количество этих домашних крепостных, как правило, было несоразмерно работе, которую им приходилось выполнять, они были проникнуты потомственным духом праздности и свои обязанности исполняли лениво и небрежно. С другой стороны, они часто были искренне привязаны к семье, которой служили, и эту верность и любовь порой доказывали поступками. Вот один пример из многих, за подлинность которых я могу поручиться. Старая няня, хозяйка которой опасно заболела, поклялась, что, если больная выздоровеет, она совершит паломничество сначала в Киев, Святой Град на Днепре, а затем в Соловецк, весьма почитаемый монастырь на острове в Белом море. Больная поправилась, и старушка в исполнение своего обета прошла пешком более двух тысяч миль!

Этот класс крепостных вполне можно было бы назвать домашними рабами, но я должен предупредить читателя о том, чтобы он не употреблял это выражение в разговоре с русскими, поскольку они чрезвычайно чувствительны в этом вопросе. Крепостное право, говорят они, коренным образом отличается от рабства, а рабства в России никогда не было.

Первая часть этого утверждения совершенно верна, а вторая – совершенно ложна. В старину, как я говорил выше, рабство было признанным институтом на Руси, как и в других странах. Едва ли можно прочесть хоть несколько страниц старых летописей, не наткнувшись на упоминание о рабах; и я отчетливо помню, хотя и не могу в данный момент привести главу и строку, что один из старых русских князей так доблестно и так успешно вел свои войны, что при нем раба можно было купить за несколько медяков. Еще в начале прошлого века домашние крепостные продавались так же, как продавались домашние рабы в странах, где рабство было законным институтом. Вот образец обычного объявления; я взял его почти наобум из «Московских ведомостей» 1801 года:

«ПРОДАЮТСЯ: три кучера, хорошо обученные и красивые; две девушки, одна восемнадцати, другая пятнадцати лет, обе миловидные, опытные рукодельницы. В этом же доме продаются два парикмахера; один, в возрасте двадцати одного года, умеет читать, писать, играть музыку и выполнять обязанности егеря; другой умеет причесывать дам и господ. В этом же доме продаются пианино и органы».

Чуть дальше в том же номере газеты на продажу выставлены первоклассный приказчик, резчик и лакей, а причина продажи – избыток поименованных товаров («за излишеством»). В некоторых случаях, по-видимому, крепостные и скот сознательно помещались в одну категорию, как в следующем объявлении: «В доме можно купить кучера и голландскую стельную корову». Стиль этих объявлений и частое повторение одних и тех же адресов свидетельствуют о том, что в то время в Москве существовали натуральные работорговцы. Гуманный Александр I запретил подобного рода рекламу, но не отменил соответствующего обычая, а его преемник Николай I не принял действенных мер для его пресечения.

Из всего числа помещичьих крепостных домашняя прислуга составляла, по переписи 1857 года, не менее 63/4 процентов (6,79), и количество ее быстро росло, так как, согласно предыдущей переписи, она составляла всего 4,79 процента от общего числа. Этот факт кажется тем более важным с учетом того, что за тот же период число крепостных крестьян сократилось.

На этом я вынужден закончить эту длинную главу. Моя цель состояла в том, чтобы описать крепостное право в его характерных, типичных формах, а не в случающихся порой чудовищных эксцессах. Что касается последних, то я располагаю коллекцией материалов, которых хватило бы на целую серию сенсационных романов, но я воздержусь от цитирования их здесь, ибо считаю, что криминальные анналы страны не дают верного представления о ее реальных условиях. С другой стороны, я не хочу и обелять крепостное право или приукрашивать его дурные последствия. Ни одна большая группа людей не могла бы долго обладать столь громадной неконтролируемой властью и не впасть при этом в злоупотребление ею[68], и ни одна большая группа людей не могла бы долго жить под такой властью, не испытывая при этом нравственных и физических страданий. Если крепостное право и не создало той моральной апатии и умственной летаргии, которые пропитали атмосферу русской провинции, то по крайней мере оно весьма способствовало ее поддержанию. Словом, крепостничество было главным препятствием на пути любого материального и нравственного прогресса, и во времена морального пробуждения, подобного тому, что я описал в предыдущей главе, вопрос об освобождении крестьян, естественно, сразу же выдвигался на первый план.