Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

а второе больше внимания уделяло теоретическим соображениям и старалось обеспечить крестьянству побольше земли, а общинам – самоуправление. В Редакционной комиссии сложились те же две партии, но их влияние радикально отличалось. Здесь сторонники теории составляли не меньшинство, а большинство, и пользовались поддержкой правительства, руководившего процессом. Из рекомендаций комиссии видно, насколько ее решения созревали под влиянием теоретических соображений. Исчезли без следа идеи о том, что освобождать крестьян следует постепенно; напротив, прямо заявляется, что прямым следствием закона должна быть полная отмена помещичьей власти. Есть даже признаки явного намерения по возможности лишить помещика возможности как-либо влиять на жизнь своих бывших крепостных. Резкое разграничение между землей, занимаемой деревней, и пахотной землей, подлежащей передаче в пользование, также исчезло, и говорится только о том, что следует приложить все усилия к тому, чтобы крестьяне получили возможность стать собственниками потребной им земли.

Таким образом, цели правительства стали ясными и определенными. Ему предстояло выполнить следующую задачу: немедленно и при наименьшем ущербе для имеющихся экономических условий превратить крепостных в класс мелких общинников, то есть в класс свободных крестьян, имеющих дом с садом и долю общинной земли. Для этого нужно было только объявить крепостных лично свободными, провести четкую границу между общинной и помещичьей землей и определить цену или ренту, которая должна уплачиваться за эту общинную собственность, включая землю, на которой стоит деревня.

Закон был подготовлен в строгом соответствии с этими принципами. Что же касается количества подлежащей передаче земли, то было решено сохранить в общих чертах сложившуюся эмпирически систему, – другими словами, закрепить за крестьянами ту землю, которой они фактически пользуются; а чтобы предотвратить крайние случаи несправедливости, для каждого округа были установлены максимум и минимум. Таким же образом, что касается выплат, было решено взять за основу расчетов существующий порядок, но изменить сумму в зависимости от размера земельного надела. В то же время надлежало создать условия для перевода трудовых повинностей в ежегодные денежные выплаты и предоставления крестьянам возможности для выкупа при государственной помощи в виде кредита.

Эта идея выкупа поначалу вызвала у помещиков тревогу. Уступать большую часть поместья в пользование крестьянам и так уж неприятно, а тут новая напасть – придется продавать. Выкуп представлялся чем-то вроде массовой конфискации. Но очень скоро стало очевидно, что выкуп земли выгоден обеим сторонам. Уступка в бессрочный узуфрукт по факту была равносильна отчуждению земли, в то время как немедленный выкуп позволял землевладельцам, обычно не имевшим или почти не имевшим наличных денег, расплатиться с долгами, очистить поместья от закладных и сделать необходимые вложения для перехода к свободному труду. Поэтому большинство помещиков открыто говорило: «Пусть правительство компенсирует нам отнятую землю деньгами, чтобы мы тотчас же были избавлены от всех дальнейших хлопот и неприятностей».

Когда стало известно, что комиссия не просто упорядочивает и систематизирует материалы, а разрабатывает собственный закон и регулярно представляет свои решения на высочайшее утверждение, во всей стране разлетелось чувство недовольства. Дворяне поняли, что дело взяли у них из рук и передали небольшой группе из бюрократов и государственных назначенцев. То есть после того, как они добровольно пожертвовали своими правами, их же бесцеремонно оттеснили в сторону! Однако у них еще оставались способы исправить положение. Император публично обещал, что, прежде чем проект станет законом, в Петербург будут созваны депутаты губернских комитетов для возражений и внесения поправок.

Комиссия и правительство охотно отказались бы от дальнейших советов дворянства, но император должен был сдержать обещание. Поэтому в столицу были созваны депутаты, но им, вопреки всем их надеждам, не позволили образовать народное собрание для обсуждения вопроса. Все их усилия по проведению собраний ни к чему не привели, от них требовалось всего лишь письменно ответить на печатный список вопросов о разных мелочах. Им сказали, что император уже одобрил основные принципы и, следовательно, они долее не обсуждаются. Желающих поговорить о деталях приглашали индивидуально на заседания комиссии, где они находили себе одного-двух оппонентов, готовых заняться с ними небольшой диалектической пикировкой. Это, конечно, не доставило депутатам особого удовлетворения. Более того, иронический тон, в котором слишком часто велась эта пикировка, только усиливал уже имевшееся раздражение. Было слишком очевидно, что комиссия победила, и некоторые ее члены могли по праву похвастаться тем, что утопили депутатов в чернилах и похоронили под кипами бумаги.

Полагая или, по крайней мере, заявляя о том, что администрация обманывает государя в этом вопросе, несколько групп депутатов представили его величеству петиции, где почтительно протестовали против того, как с ними обошлись. Но этим поступком они всего лишь подставили себя под «предательский удар кинжалом». Подписавшие петиции получили официальный выговор через полицию!

Такое обращение с депутатами и, главное, это беспричинное оскорбление вызвало среди дворян бурю негодования. Они почувствовали, что попали в западню! Правительство искусно заставило их разработать проекты по освобождению крепостных, а теперь, после того как их использовали в качестве орудия для ограбления их же самих, бесцеремонно отправили вон за ненадобностью! Те, кто лелеял надежду получить политические права, ощутили удар еще острее. На первую же мягкую и уважительную попытку протеста последовал диктаторский выговор через полицию! Вместо того чтобы привлечь их к активному участию во внутренней и внешней политике, с ними обошлись как с непослушными школьниками. Ввиду этого оскорбления все разногласия на время были забыты, и все партии решили сообща энергично выступить против бюрократического произвола и наглости.

Удобную возможность выразить этот протест законным порядком, казалось бы, предоставили губернские дворянские собрания, которые проводились раз в три года. Они должны были как раз состояться в нескольких губерниях. Во всяком случае, были такие надежды, но тут власти поставили дворянам шах и мат. Перед открытием собраний был издан циркуляр, который запрещал им ставить на повестку вопрос освобождения крестьян. Некоторые собрания решили не исполнять этого приказа и сумели-таки устроить небольшую демонстрацию, заявив его величеству, что пришло время для других реформ, таких как разделение исполнительной и судебной власти и создание местного самоуправления, публичного судебного разбирательства и суда присяжных.

Все эти реформы император провел добровольно через несколько лет, однако сама манера, в которой они были ему предложены, попахивала неподчинением и явилась вопиющим нарушением того принципа, согласно которому вся инициатива в государственных делах должна исходить от центрального правительства. Вследствие этого были применены новые репрессивные меры. Некоторым предводителям дворянства объявили выговор, других сместили. Из видных вождей двоих сослали в отдаленные губернии, а прочих поставили под полицейский надзор. Хуже всего то, что вся эта агитация только укрепила комиссию, так как убедила императора в том, что большинство