Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

условием промышленного и торгового процветания; историки-философы доказывали, что нормальное историческое развитие страны требует немедленной ликвидации этого пережитка варварства; а сентиментальные авторы пустились в бесконечные излияния о братской любви к слабым и угнетенным. Словом, на миг всю печать охватило единодушие и то лихорадочное возбуждение, которое непременно требовало обильного употребления прилагательных в превосходной степени.

Этот восторженный тон вполне соответствовал чувствам значительной части знати. Почти все дворяне в той или иной степени были затронуты новоявленным энтузиазмом по отношению ко всему справедливому, гуманному и свободолюбивому. Разумеется, своих самых ярых сторонников эти настроения нашли среди представителей образованной молодежи; но они отнюдь не ограничивались молодыми людьми, выпускниками университетов, которые издавна считали крепостное право пятном на национальной чести. Среди пророков освобождения нашлось немало Савлов. Многие старики, седовласые, с внуками, всю жизнь безмятежно наслаждавшиеся плодами крепостного труда, теперь заговорили о крепостном праве как о чем-то устаревшем, несовместимом с современными гуманистическими представлениями; и немало людей всех возрастов, которым раньше и в голову не приходило читать книги или газеты, теперь усердно штудировали периодическую печать и поднаторели в использовании либерально-гуманистических фраз, изливавшихся со всех газетных страниц.

Это рвение значительно усиливалось под действием некоторых политических идей, которые не освещались в печати, но пользовались в то время широкой поддержкой. Несмотря на цензуру, значительная часть образованных классов познакомилась с политической литературой Франции и Германии и переняла от нее безграничное восхищение конституционным правлением. Считалось, что конституция обязательно устранит все политические пороки и положит начало чему-то вроде политического золотого века. И это должна быть не обычная конституция – плод компромисса между враждующими политическими партиями, а система, разработанная строго по новейшим данным политической науки и устроенная таким образом, чтобы все классы добровольно способствовали общему благу. Необходимой прелюдией к этой счастливой эре политической свободы, конечно, должна была стать отмена крепостного права. Отказываясь от власти над крепостными, дворяне получали конституцию в качестве компенсации и награды.

Однако многие аристократы старой закваски остались невосприимчивы ко всем этим новым чувствам и мыслям. На них сама постановка вопроса об освобождении крестьян произвела совсем иное впечатление. У них не было иного источника доходов, кроме поместий, и они не представляли себе, каким образом будут обрабатывать эти поместья без крепостного труда. Если крестьяне ленивы и нерадивы даже под строгим надзором, то какими же они станут, когда над ними не будет власти хозяина? Если прибыли от земледелия уже настолько малы, то насколько же они упадут, если никто не будет работать бесплатно? И это было еще не самое худшее, ибо из циркуляра ясно следовало, что будет поставлен вопрос о земле и что от каждого имения значительная часть будет передана, по крайней мере на время, освобожденным крестьянам.

Собственникам, которые смотрели на вопрос под этим углом, перспектива освобождения, само собой, пришлась совсем не по нраву, но не следует думать, будто они чувствовали то же, что чувствовали бы английские землевладельцы, если бы им угрожала подобная опасность. В Англии наследственное имение представляет для семьи гораздо большую ценность, нежели та, которую оно могло бы принести на рынке. Оно считается единым и неделимым, и любое его расчленение рассматривается как настоящая семейная трагедия. В России, напротив, поместья не имеют такого почти что священного характера и могут быть в любое время расчленены, не оскорбляя семейных чувств и памяти о предках. Более того, нередко, когда владелец умирает, оставив только одно имение и нескольких детей, оно дробится на части и делится между наследниками. Даже перспектива денежных потерь русских пугала не так сильно, как встревожила бы англичан. Когда человек не ведет счетов и не задумывается о завтрашнем дне, он гораздо менее неприязненно относится к финансовым жертвам – будь то на разумные или глупые цели, – чем тот, кто всеми силами старается сводить концы с концами.

Тем не менее, после учета всех этих особенностей, надо признать, что чувства тревоги и неудовлетворенности распространились очень широко. Перспектива потерять часть земли и доходов не нравится даже россиянам. Однако протестов не раздавалось, возражений не поступало. Противники освобождения крестьян стыдились выказать себя эгоистами и непатриотами. В то же время они прекрасно понимали, что император при желании мог бы освободить крестьян вопреки всему их недовольству и что сопротивление лишь навлекло бы на них царскую немилость, но не дало бы ничего взамен. Они также знали, что опасность исходит снизу, и понапрасну сопротивляться происходящему было бы равносильно тому, чтобы играть со спичками в пороховом погребе. Скоро крепостные узнают, что царь хочет их освободить, и если они заподозрят, что помещики пытаются помешать благим намерениям царя, то могут попытаться насильно сломить оппозицию. Страх перед крестьянским бунтом уже овладел многими робкими умами. Кроме того, собственники любых классов придерживались того мнения, что если уж иного выхода нет, то пусть лучше этим занимаются дворяне, а не бюрократы. Дворяне сумеют учесть интересы помещиков, а если все вопросы будет решать чиновничья администрация без их согласия и содействия, то об их интересах никто не позаботится и неизбежно возникнет множество злоупотреблений и спекуляций. Ввиду этих соображений, дворяне разных губерний друг за другом испрашивали дозволения образовать свой комитет для рассмотрения данного вопроса, и за 1858 год такие комитеты возникли почти во всех губерниях, где были крепостные.

Таким образом, вопрос освобождения, на первый взгляд, был передан на рассмотрение дворянам, но в действительности от дворян требовалось только давать рекомендации, а не составлять законы. Правительство не только само заложило основные принципы этого процесса, но и постоянно контролировало его проведение и оставило за собою право менять или отклонять все предлагаемые комитетами проекты.

Эти основные принципы гласили, что крепостные будут освобождаться постепенно и в течение некоторого времени останутся прикрепленными к земле в подчинении у помещиков. В этот переходный период они должны будут выкупить свои дома и огороды либо деньгами, либо трудом и получить в личное пользование надел земли, достаточный для того, чтобы прокормиться и выполнить финансовые обязательства перед государством и помещиком. В обмен на эту землю они должны ежегодно нести денежную, продуктовую или трудовую повинность сверх годовой суммы выкупа за дома и огороды. Касательно же того, что следует делать по истечении переходного периода, то на этот счет у правительства, по всей видимости, не было четких планов. Вероятно, оно рассчитывало, что к тому времени помещики и их освобожденные крепостные сами придумают какой-нибудь удобный для всех modus vivendi и что со стороны властей не потребуется ничего, кроме небольшой регламентации его в законах. Однако внести радикальные изменения в законодательство