Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

работать по-прежнему – это не просто выдумка помещиков. Но нередко приходилось браться за розги. Более того, судя по многочисленным рассказам очевидцев, которые я слышал от них самих, я склонен думать, что крепостных редко, если вообще когда-либо, пороли так много, как в эти первые три месяца после освобождения. Порой даже приходилось вызывать войска, и трижды они стреляли по крестьянам боевыми патронами. В ходе самых серьезных беспорядков, когда один молодой крестьянин объявил себя пророком и провозгласил, что закон об освобождении – подделка, пятьдесят один крестьянин погиб, а семьдесят семь получили более или менее серьезные ранения.

Несмотря на эти прискорбные инциденты, не случилось ничего такого, что даже самый отчаянный паникер мог бы назвать восстанием. Нигде не сложилось ничего такого, что можно было бы назвать организованным сопротивлением. Даже в вышеупомянутом случае три тысячи крестьян, по которым стреляли войска, были совершенно безоружны, не пытались сопротивляться и сразу же разбежались, как по ним открыли стрельбу. Если бы военные власти проявили немного больше здравого смысла, такта и хладнокровия, то история освобождения крестьян не была бы запятнана даже этими тремя случаями ненужного кровопролития.

Конец этому переходному периоду между эпохами крепостного права и свободы положило назначение мировых посредников. Их первой обязанностью было разъяснить закон и организовать новое крестьянское самоуправление. Низшая инстанция, или первичный орган этого самоуправления, – сельская община – уже существовала и сразу же, как только была устранена власть помещиков и они перестали вмешиваться в ее дела, тотчас же во многом вернула себе былую силу. Вторую инстанцию – волость, территориально-административную единицу из нескольких смежных общин, – пришлось уже создавать, поскольку раньше в дворянских имениях ничего подобного не было. Однако у царских крестьян она существовала уже почти четверть века, и потому пришлось только скопировать уже имеющийся образец.

Сразу после организации волостей мировым посредникам пришлось взвалить на себя гораздо более тяжелую ношу по регулированию аграрных отношений между помещиками и общинами – вспомним, что с единоличными крестьянами помещики не имели никаких прямых отношений. Закон устанавливал, что будущие аграрные отношения между обеими сторонами должны по возможности определяться добровольными соглашениями; и соответственно, каждому помещику предлагалось заключить договор с общиной или общинами у себя в поместье. На основании этого договора составлялась уставная грамота, где указывалось число крепостных мужского пола, количество земли, которой они фактически пользовались, какие-либо предполагаемые изменения этого количества, подлежащие уплате повинности и т. п. Если посредник находил, что условия соответствуют закону и понятны крестьянам, он подтверждал устав, и договор считался заключенным. Если обе стороны не смогли прийти к согласию в течение года, посредник составлял грамоту по своему усмотрению и представлял ее на утверждение вышестоящим властям.

Расторгнуть партнерство, если можно так выразиться, между помещиком и его крепостными в одних случаях было очень легко, а в других – очень трудно. Во многих поместьях грамота лишь легализовала уже существующее устройство, но нередко приходилось прибавлять что-то к общинной земле или отнимать от нее, а иногда – даже переносить деревню в другую часть имения. Во всех случаях, конечно, были свои конфликты интересов и сложности, так что мировому посреднику всегда с лихвой хватало работы. Кроме того, ему приходилось выступать арбитром в тех разногласиях, которые, естественно, возникали в переходный период, когда власть помещика была уже упразднена, а разделения двух классов еще не произошло. Неограниченная патриархальная власть, которой раньше обладал помещик или его управляющий, теперь с известными ограничениями перешла в руки посредников, и эти миротворцы большую часть времени тратили на поездки из поместья в поместье, чтобы бороться со случаями неповиновения, часть из которых, надо признать, существовала только в воображении помещиков.

Поначалу работа по мировым соглашениям шла медленно. Землевладельцы в целом были настроены мирно, и некоторые из них великодушно предлагали крестьянам гораздо более выгодные условия, чем того требовал закон; но крестьяне были полны смутных подозрений и боялись брать на себя обязательства, скрепленные на бумаге. Подозревали даже глубоко уважаемых помещиков, воображавших, будто они пользуются безграничным доверием крестьян, и считали их великодушные предложения наживкой, ведущей в западню. Я часто слышал, как старики, заставшие то время, порой со слезами на глазах говорили о недоверии и неблагодарности мужика. Многие крестьяне все еще были уверены, что помещики скрывают настоящий закон, и люди с чересчур богатой фантазией или злонамеренные подпитывали эту веру, заявляя, будто бы знают, что написано в настоящем законе. Ходили самые нелепые слухи, и иногда они овладевали целыми деревнями. Например, в Московской губернии одна община послала к помещику депутацию, которая сообщила ему, что, поскольку он всегда был хорошим хозяином, «мир» разрешает ему сохранить дом и сад до конца его дней. В другом месте прошел слух, что царь каждый день сидит на золотом троне в Крыму, принимает всех приходящих к нему крестьян и дает им столько земли, сколько они пожелают; и много народу отправилось туда, чтобы успеть воспользоваться императорской щедростью, – столько, что их пришлось останавливать войсками!

В качестве иллюстрации крестьянских иллюзий того времени приведу здесь один из многих характерных случаев, рассказанных мне господами, коим довелось послужить мировыми посредниками.

В Рязанской губернии была одна община, она в некотором роде прославилась своим упрямством, с которым отказывалась от всяких договоров с хозяином. Тот, кто рассказал мне об этом, служил мировым посредником в тех местах и в конце концов был вынужден составить уставную грамоту без согласия общины. Однако он хотел, чтобы крестьяне добровольно приняли предложенный им устав, и потому созвал их, чтобы поговорить об этом деле. Досконально разъяснив им ту часть закона, которая относилась к их вопросу, он спросил, почему они не хотят заключить честный договор со своим прежним барином. Некоторое время он не получал ответа, но постепенно, расспрашивая отдельных сельчан, он выяснил причину их упрямства: крестьяне были твердо уверены, что не только общинная земля, но и все остальное имение принадлежит им. Чтобы развеять это заблуждение, он принялся их урезонивать, и завязался следующий весьма характерный диалог:

Посредник: Если царь отдал всю землю крестьянам, то чем же он возместит ее помещикам, которым эта земля принадлежит?

Крестьянин: Царь даст им жалованье по их службе.

Посредник: Чтобы выплатить эти жалованья, ему потребуется гораздо больше денег. Откуда же ему взять эти деньги? Ему придется увеличить подати, из-за этого вам все равно придется платить.

Крестьянин: Царь может взять столько денег, сколько хочет.

Посредник: Если царь может взять столько денег, сколько хочет, почему же он заставляет вас каждый год платить подушную подать?

Крестьянин: Подати, которые мы платим, идут не царю.

Посредник: