Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

может быть вполне искренен, когда на вопрос, как ему живется – лучше или хуже, чем в крепостное время, чешет затылок и отвечает неуверенно, с озадаченным выражением на морщинистом лице: «Как вам сказать? И лучше, и хуже!» Если же вы попробуете нажать на него и спросите, не хочется ли ему, чтобы вернулись прежние времена, он наверняка ответит, медленно покачав головой и блеснув глазами, как будто припомнив какой-то забытый пункт в списке: «Ну уж нет!»

Тот факт, что в положении отдельных домохозяйств произошли большие перемены, существенно усложняет составление общей картины. Одни сильно разбогатели, другие обеднели. Это одно из самых характерных последствий освобождения. В прежние времена благодаря общему экономическому застою и бесконтрольной власти помещика все деревенские хозяйства оставались примерно на одном уровне. У разумного и предприимчивого крепостного было мало шансов разбогатеть, а если ему и удавалось увеличить доход, то, скорее всего, значительную часть он вынужден был отдавать помещику, если только ему не посчастливилось принадлежать такому великому человеку, как граф Шереметев, который гордился тем, что среди его крепостных были настоящие богачи.

С другой стороны, помещик по очевидным корыстным соображениям, как, впрочем, и из благих побуждений, не давал обанкротиться менее умным и менее предприимчивым членам общины. Теперь же искусственно сохраняемое равенство исчезло, ничто не сдерживает индивидуальной свободы действий, борьба за жизнь обострилась, и как всегда бывает при этом, сильные возвышаются, а слабые погибают. По всей стране мы видим, с одной стороны, зачатки деревенской аристократии или, может быть, следует назвать ее плутократией, ведь она основана на деньгах, а с другой стороны, все возрастающее обнищание. Одни крестьяне владеют капиталом, на который покупают землю вне общины или начинают торговлю, а другим приходится продавать свой скот, а иногда и уступать соседям свой надел общинной земли. Об этих переменах в деревенской жизни так часто говорят, что для ее описания придумали новый варваризм – дифференциация.

Надеясь получить больше информации за счет протекции со стороны начальства, я пристроился к одному из разъездных отделений сельскохозяйственной комиссии, назначенной властями, и целое лето помогал собирать данные в приволжских губерниях. Результатом этих изысканий стал гигантский доклад объемом почти 2500 страниц в пол-листа, но общие выводы оказались крайне расплывчатыми. Крестьянство, дескать, как и помещики, находятся в переходном периоде, когда еще не определились основные черты их будущей нормальной жизни. В одних местах их положение решительно улучшилось, в других улучшилось мало или вовсе не улучшилось. Затем следовал длинный список рекомендаций: государственная помощь, улучшение агрономического образования, конкурсные выставки, разнообразие севооборота и больше усердия со стороны духовенства в деле распространения в народе нравственных начал вообще и трудолюбия в частности.

Не слишком просветившись в ходе этой официальной миссии, я вернулся к своим частным занятиям и по истечении шести лет опубликовал свои впечатления и выводы в первом издании этой книги. Признавая, что будущее действительно очень туманно, я в целом все же был склонен смотреть на ситуацию с надеждой. Однако и мне сложно было постоянно поддерживать такой утешительный настрой. После отъезда из России в 1878 году до меня из разных мест страны стали доходить все более мрачные известия, которые отчасти подтвердились в мои короткие приезды в Россию в 1889–1896 годах. Наконец, летом 1903 года я решил вновь вернуться в некоторые из знакомых мест и посмотреть на все собственными глазами. В это время какие-то гостеприимные друзья пригласили меня погостить у них в загородном доме в Смоленской губернии, и я с радостью согласился, потому что Смоленская губерния, когда я знал ее прежде, была одной из беднейших областей, и я подумал, что было бы неплохо начать мои новые штудии с того, чтобы изучить обнищание, о котором я так много слышал, в его самом крайнем проявлении.

От железнодорожной станции в Вязьме, куда я прибыл одним прекрасным утром на восходе солнца, мне оставалось проехать верст двадцать, и как только городок остался позади, я тут же стал зорко озираться. То, что я видел вокруг, на первый взгляд, противоречило всем доходившим до меня мрачным новостям. Деревни, через которые я проезжал, вовсе не выглядели ни ветхими, ни убогими, как я ожидал. Напротив, дома стали больше и лучше прежнего, и в каждом из них была труба! Это очень важно, поскольку раньше значительная часть крестьян этого края не имела такой роскоши и дым из печи выходил прямо в открытую дверь. Напрасно искал я хоть одну старую избу, и ямщик уверял меня, что мне придется немало проехать, чтобы ее сыскать. Потом я заметил довольно много железных плугов европейского образца, и ямщик сказал мне, что в округе уже нигде не встретишь их предшественницы – сохи, прекрасно мне знакомой. Далее я обратил внимание, что в окрестностях деревень много посевов льна. Это уж никак нельзя было назвать признаком нищеты, потому что лен – дорогостоящее растение, оно требует хорошо унавоженной почвы, а для этого требуется немало скота. Наконец, не доезжая до места назначения, я заметил, что на полях растет клевер. От удивления я вытаращил глаза, ведь введение в традиционный севооборот искусственных трав свидетельствует о переходе к более высокой и интенсивной системе земледелия. Поскольку я никогда не видал клевера в России, кроме как в имениях очень передовых помещиков, то сказал ямщику:

– Послушай, братец! Это помещичье поле?

– Да нет, барин, это мужицкая земля.

Приехав к друзьям, я рассказал им об увиденном, и они мне все растолковали. Смоленск уже не входит в число беднейших губерний; он поживает сравнительно неплохо. В двух-трех уездах производится много льна, который приносит земледельцам большой доход; в других уездах есть хорошая возможность заработать на вырубке леса. Повсюду молодежь регулярно ездит на заработки в города и привозит домой деньги, которых хватает на уплату податей и остается еще немного про запас на домашние дела. Через несколько дней деревенский секретарь принес мне свои гроссбухи и показал, что недоимок практически нет.

Что касается других губерний, то я нашел такие же признаки прогресса и процветания, но в то же время и немало признаков обеднения; и мною снова начала овладевать прежняя неуверенность в том, что я вообще смогу прийти к каким-либо общим выводам, как вдруг на помощь мне пришел старый друг, князь Александр Щербатов из Васильевского, сам первоклассный авторитет с многолетним опытом практической работы. Он поведал мне, что несколько специалистов недавно подробнейшим образом изучили нынешнее экономическое состояние сельских жителей, и любезно предоставил в мое распоряжение их многостраничные выводы прямо у себя в чудесной подмосковной усадьбе. Там