Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

эффективная культивация означает, практически говоря, обильное применение навоза. Так что же, наличие общины мешает крестьянам хорошо унавоживать свои поля?

Многие рассуждающие на эту тему с тоном авторитета, как видно, воображают себе, будто крестьяне в большинстве своем вовсе не удобряют полей. Это полная чепуха. Действительно, в тех районах, где богатые черноземы в основном еще сохранили свое первозданное плодородие, навоз используют в качестве топлива или просто выбрасывают, так как крестьяне считают невыгодным удобрять им свои поля, и это их мнение, по крайней мере в какой-то степени, обосновано[78]; но в северных сельскохозяйственных регионах, где неудобренная земля приносит очень скудный урожай, крестьяне удобряют поля всем имеющимся у них навозом. Если его недостаточно, то просто потому, что у них не хватает скота.

Периодические переделы земли происходят только в южных губерниях, где не требуется навоз. Чем дальше на север, тем переделы случаются реже; и в северных сельскохозяйственных регионах, где без навоза не обойтись, общие переделы крайне редки. В Ярославской губернии, например, общинная земля обычно делится на две части: удобренную землю возле деревни и неудобренную, которая находится дальше. Перераспределяют только вторую. На первой же редко меняют привычные наделы, а когда возникает необходимость выделить долю новому домохозяйству, это делается так, чтобы как можно меньше навредить уже сложившемуся землепользованию.

Курс правительства всегда состоял в том, чтобы допускать передел в принципе, но не слишком часто. С этой целью закон об освобождении крестьян предусматривал, что передел земли можно производить только при условии, что за него выскажется большинство на сельском сходе – три четверти участников, а в 1893 году новый закон положил еще одну преграду: срок между двумя переделами должен составлять не менее двенадцати лет, и их ни в коем случае нельзя проводить без санкции сельского начальства.

Каковы бы ни были достоинства и недостатки русской общинной системы, этому почтенному институту сейчас, похоже, приходит конец. В официальных кругах его стали рассматривать как одно из величайших препятствий на пути экономического развития, поскольку он тормозит самую трудолюбивую и предприимчивую часть крестьянства; считается, что он способствует распространению революционных идей, препятствуя росту здорового уважения к праву частной собственности. Одним из самых решительных противников общины был г-н Столыпин. Вскоре после прихода к власти он подготовил законопроект о ее постепенной ликвидации, и этот законопроект был обнародован в виде указа 22 ноября 1906 года. С того времени по всей стране усердно трудятся местные комиссии, подготавливая переход от общинной собственности к индивидуальной, и их труды уже приносят достойные плоды. 1 мая 1911 года не менее 1 518 800 глав крестьянских дворов совершили этот переход, и около 30 000 000 акров общинной земли перешли в частную собственность. Если работа этих комиссий, умелая и энергичная, и дальше пойдет так же быстро, как до сих пор, то за считаные годы она произведет поразительный переворот в хозяйственной жизни крестьянства. А до той поры все серьезные исследователи России ждут ее итогов с большим интересом.

До сих пор я рассматривал так называемые причины крестьянского обнищания, о которых много говорят, но которые, на мой взгляд, имеют лишь второстепенное значение. Теперь же я перейду к более существенным причинам, оказавшим на положение крестьян более ощутимое влияние. И в первую очередь это чрезмерное налогообложение.

Это очень обширная тема, по ней одной можно было бы написать увесистый том, но я постараюсь ее максимально сократить, ведь я знаю, что рядовой читатель не любит, когда его утруждают пространной финансовой статистикой. Говоря вкратце, освобожденный крепостной должен был платить три вида прямых налогов: императорский – центральному правительству, местный – земству и общинный – миру и волости; кроме того, он должен был выплачивать ежегодную сумму за выкуп земельного надела, полученного при освобождении. В совокупности эти суммы составляли тяжелое бремя, но в течение десяти-двенадцати лет выплачивались довольно регулярно. Затем стали появляться симптомы бедственного положения, особенно в губерниях со скудной почвой, и в 1872 году правительство прислало в губернии следственную комиссию, в работе которой я имел честь неофициально участвовать. Расследование показало, что требуются безотлагательные меры, но в то время власти были так заняты административными реформами и развитием промышленности и торговли, что у них не оставалось времени на то, чтобы изучать и улучшать экономическое положение молчаливого, многострадального мужика.

Лишь почти десять лет спустя, когда государство почувствовало на себе бремя все возрастающей задолженности, оно осознало, что пора помочь сельскому населению. С этой целью оно отменило соляной и подушный налог и неоднократно снижало размер выкупных платежей, пока полностью не отменило их в 1906–1907 годах. Новое облегчение принесла в 1899 году важная реформа взимания прямых налогов. Из рук полиции, которая часто разоряла крестьян-домовладельцев, без разбору арестовывая кого попало, сбор налогов передали в ведение специальных органов, которые учитывали временные затруднения налогоплательщиков. Еще один плюс этой реформы для крестьянства заключался в том, что отдельные члены общины перестали нести ответственность за фискальные обязательства общины в целом.

После этих послаблений ежегодная сумма, подлежащая уплате непосредственно крестьянами, составила 173 миллиона рублей, а среднегодовая, подлежащая уплате каждым крестьянским двором, колебалась в разных местностях от 11,5 до 20 рублей. Вдобавок на них лежало тяжелое бремя накопившихся недоимок, особенно в центральных и восточных губерниях, составивших к 1899 году 143 миллиона. О косвенных налогах я не могу сказать ничего определенного, потому что невозможно даже приблизительно подсчитать ту их долю, которая приходится на сельских жителей, но и их тоже надо иметь в виду. За десять лет пребывания г-на Витте на посту министра финансов (1893–1903 гг.) доходы императорской казны почти удвоились, и хотя этот рост произошел отчасти за счет улучшения финансового управления, трудно поверить, что крестьяне хотя бы в какой-то мере не способствовали этому росту. Во всяком случае, в таких условиях им было очень трудно, если не вовсе невозможно, улучшить свое экономическое положение. С этим согласны все российские экономисты. Один из наиболее компетентных и трезвомыслящих авторитетов, покойный г-н Шванебах, подсчитал, что глава крестьянского двора за вычетом необходимого для пропитания семьи хлеба должен был уплачивать в государственную казну, в зависимости от уезда проживания, от 25 до 100 процентов от своего сельскохозяйственного дохода. Если эти расчеты хотя бы приблизительно верны, то они неизбежно приводят нас к выводу, что требовались срочные финансовые реформы, особенно в тех губерниях, где население жило исключительно за счет сельского хозяйства.

С тех пор бремя крестьянина несколько уменьшилось, особенно после освобождения от выкупных платежей, о чем я уже говорил, но оно все еще слишком