Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

духовенства. Согласно этому обычаю, когда мальчик поступает в семинарию, он получает от епископа новую фамилию. Это может быть фамилия Богославский, Боголюбов и тому подобная, происходящая от какого-то религиозного термина, либо от названия родного села мальчика, да, впрочем, и от любого другого слова, которое почему-то понравилось епископу. Я знаю один случай, когда епископ выбрал для этой цели два французских слова. Он хотел назвать мальчика Великосельским в честь его родного села, которое звалось Великим; но узнав, что в семинарии уже есть один Великосельский, и находясь в шутливом расположении духа, нарек новоприбывшего Гранвиллажевским – и эта фамилия, может статься, еще заставит поломать голову какого-нибудь будущего филолога.

Мой преподобный наставник был высоким, мускулистым мужчиной лет сорока, с окладистой темно-каштановой бородой и длинными прямыми волосами, ниспадающими на плечи. Видимые части его облачения состояли из трех предметов: грязно-коричневой рясы из грубой материи, застегнутой наглухо у шеи и спускающейся до земли, широкополой шляпы и пары массивных, тяжелых ботинок. Что касается эзотерических частей его одеяния, тут я воздержусь попыток навести справки. Его жизнь текла без каких-либо происшествий. Еще в отрочестве его отправили в семинарию в губернский город, где он заслужил себе репутацию прилежного ученика со средними способностями.

– В то время, – говорил он мне, имея в виду эту часть своей жизни, – семинария была не та, что сейчас. Нынче учителя рассуждают о человеколюбии, и если б кого-нибудь из мальчишек выпороли, они решили бы, что это покушение на их человеческое достоинство. При этом им не приходит в голову, что они сами унижают свое человеческое достоинство, когда пьянствуют и ходят в такие места, которых я и не видывал. Меня самого пороли частенько, и вряд ли я из-за этого стал хуже; и хоть я никогда не слыхал тогда о педагогической науке, которой сейчас все уши прожужжали, на латыни я читаю не хуже лучших из них. По окончании учебы, – продолжил батюшка простую историю своей жизни, – епископ нашел мне жену, и я сменил в приходе ее отца, который к тому времени состарился. Так я стал священником в Ивановке, и с тех пор так и служу. Жить здесь нелегко – приход большой, а участок мой не очень плодороден, но, слава Богу, я здоров и силен и неплохо справляюсь.

– Вы сказали, что епископ нашел вам жену, – заметил я. – Он, вероятно, был вашим близким другом.

– Вовсе нет. Епископ подыскивает жен всем семинаристам, которые желают быть рукоположены, – это важная часть его пастырских обязанностей.

– Что вы говорите! – изумленно воскликнул я. – Это уж слишком даже для отеческого попечения. Зачем же его преосвященству вмешиваться в дела, которые его не касаются?

– Но они его касаются. Он защитник вдов и сирот, особенно священнослужителей своей епархии. Когда батюшка умирает, кто позаботится о его супруге и дочерях?

Не вполне понимая смысла его последней ремарки, я отважился предположить, что батюшки должны делать сбережения ввиду возможных будущих затруднений.

– Легко сказать, – ответил батюшка. – Как говорится, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Что тут сбережешь? Еле сводим концы с концами, откуда ж еще накопить.

– Значит, вдова и дочери могут пойти работать и добыть себе пропитание.

– Где же, помилуйте, им работать? – спросил батюшка и помолчал в ожидании ответа. Видя, что ответа не будет, он продолжил: – Даже дом и земля принадлежат не им, а новому священнику.

– Если бы такое случилось в романе, – сказал я, – я бы мог предсказать, что будет дальше. Автор заставил бы нового священника влюбиться и жениться на одной из дочерей, и потом вся семья, включая тещу, жила бы долго и счастливо до глубокой старости.

– Так ведь именно это епископ и устраивает. Что делает писатель со своими выдумками, епископ делает с настоящими людьми из плоти и крови. Как разумный человек, он не может пустить все на самотек. Да, кроме того, такие дела надо решать до принятия сана, ведь по церковным правилам после рукоположения жениться нельзя. Если сговариваются еще до того, как освобождается приход, то старый священник может спокойно доживать свой век, зная, что его семья не пойдет по миру.

– Что ж, батюшка, вы изложили все чрезвычайно убедительно, но все же ваша аналогия страдает двумя изъянами. Писатель может сделать так, чтобы двое полюбили друг друга и жили-поживали вместе с тещей к всеобщему удовольствию, но, при всем уважении к его преосвященству, надо сказать, это не во власти епископа.

– Я вовсе не уверен, – сказал батюшка, уклоняясь от моего довода, – что браки по любви самые счастливые; что же касается тещи, то раньше, до освобождения крепостных, почти в каждом крестьянском доме жили теща и несколько невесток.

– И что же, в крестьянских семьях царит гармония?

– Это уж зависит от главы дома. Если это человек правильный, то сможет удержать женщин в узде.

Это он проговорил энергичным тоном, с явным намерением уверить меня в том, что сам-то он «человек правильный»; но я не придал этому большого значения, поскольку нередко мне доводилось слышать, как мужья-подкаблучники выражаются в таком же высокопарном духе, пока их жены не слышат. В целом же я никоим образом не был убежден, что система подобного обеспечения вдов и сирот при помощи браков по расчету так уж хороша, однако решил отложить свои выводы до тех пор, пока не разузнаю побольше.

Такой шанс представился мне неделю или две спустя. Однажды утром, войдя в дом батюшки, я нашел с ним его знакомого, священника из деревни милях в пятнадцати. Не успели мы покончить с обычным обменом условностями – парой реплик о погоде и урожае, как к дому на телеге подъехал крестьянин и сообщил, что в соседней деревне умирает старик и желает получить последнее утешение в скорбях. Поэтому батюшке пришлось нас покинуть, а мы с его другом договорились неспешно прогуляться в сторону той деревни, куда он уехал, и встретить его на обратном пути. Урожай уже собрали, и наша дорога за деревней лежала через жнивье. Потом мы вошли в сосновый бор, и к тому времени мне удалось перевести разговор на тему браков у духовенства.

– Я много об этом думал, – сказал я, – и мне очень хотелось бы узнать ваше мнение.

Мой новый знакомый был мужчина высокий, худощавый, черноволосый, с желтоватой кожей и кислым выражением лица – очевидно, один из тех несчастных, которые от природы смотрят на все сущее с пессимизмом и указывают ближним на самые мрачные стороны человеческой жизни. Поэтому я ничуть не удивился, когда он ответил громко и решительно:

– Это плохо,