Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

в течение многих недель я упивался собранной статистикой и по мере сил проверял сделанные из них выводы. Многие мне пришлось отвергнуть с шотландским вердиктом «не доказано», в то время как другие показались мне убедительными. Из этих последних самыми важными были данные о количестве недоимок по податям и платежам.

Недоимки – довольно надежный барометр, показывающий истинное положение деревенских жителей, ибо крестьянин, как правило, платит свои налоги и подати, когда у него есть на это деньги; если же он постоянно попадает в долги, причем в большие долги, можно предположить, что он беднеет. Если долги колеблются от года к году, то причины обеднения, скорее всего, случайные и, может статься, временные, но если они накапливаются постоянно, приходится заключить, что здесь что-то в корне неправильное. Помня обо всем этом, давайте же посмотрим, что нам говорит статистика.

В первые двадцать лет после освобождения (1861–1881 гг.) все шло своим чередом. Бедные губернии оставались бедными, а в плодородных губерниях не было никаких признаков обнищания. За следующие двадцать лет (1881–1901 гг.) недоимки во всей европейской части страны возросли примерно с 27 до 144 миллионов рублей, причем рост, как ни странно, приходился главным образом на плодородные губернии. В 1890 году, например, из 52 миллионов почти 41 миллион, или 78 процентов, пришлось на долю губерний Черноземья. В семи из них средняя задолженность на одного мужчину, составлявшая в 1882 году всего 90 копеек, выросла к 1893 году до 600 рублей, а к 1899 году – до 2200! И это несмотря на снижение налогов на 37 миллионов рублей в 1881–1883 годах и несколько последовательных субсидий из государственной казны в 1891–1899 годах по случаю голода на сумму 203 миллиона[75]. С другой стороны, в губерниях с бедной землей недоимки значительно уменьшились. Например, в Смоленске они упали с 202 до 13 процентов от подлежащей уплате ежегодной суммы, и почти во всех остальных западных и северных губерниях ситуация примерно так же изменилась к лучшему.

Эти и многие другие цифры, которые я мог бы привести, свидетельствуют о том, что постепенно происходила большая и очень любопытная экономическая революция. Черноземная зона, раньше считавшаяся неистощимой житницей империи, обеднела, а губернии, считавшиеся прежде безнадежными, теперь находятся в сравнительно неплохом состоянии. Этот факт признан официально. В классификации губерний по степени их зажиточности, составленной специальной экспертной комиссией в 1903 году, наверху списка стоят губернии с бедными светлыми почвами, а в конце – со знаменитыми черноземами. В своих выводах комиссия ссылается на множество причин такого необычайного положения дел. Большинство работает лишь на местном уровне. Однако если рассматривать ситуацию в целом, она, как мне кажется, говорит о том, что вследствие некоторых перемен, о которых я скажу ниже, крестьянство Европейской России долее не в состоянии добывать себе пропитание традиционными методами земледелия даже в самых плодородных районах – им требуются для этого некоторые дополнительные меры по образцу тех, что имеют место в менее плодородных губерниях.

Еще один признак обнищания – сокращение поголовья скота. По имеющейся весьма несовершенной статистике, на каждую сотню жителей поголовье лошадей уменьшилось с 26 до 17, поголовье крупного рогатого скота – с 36 до 2,5, а овец – с 73 до 40. Это очень серьезно, ведь это значит, что земля не так хорошо удобряется и возделывается, как раньше, и, следовательно, уже не так производительна. Некоторые экономисты попытались точно определить, в какой степени снизилась производительность, но, признаюсь, я мало доверяю точности их выводов. Г-н Полено, например, весьма способный и добросовестный исследователь, подсчитал, что между 1861 и 1895 годами по всей России объем произведенного продовольствия по отношению к численности населения сократился на 7 процентов. Его методы вычисления весьма остроумны, но статистические данные, которыми он оперирует, настолько далеки от достоверности, что его выводы по данному вопросу, на мой взгляд, не представляют особой научной ценности, а то и вовсе никуда не годятся. При всем уважении к русским экономистам замечу в скобках, что они очень любят жонглировать небрежно собранной статистикой так, как если бы эти данные были математически точными.

Некоторые земства также занимались вопросом крестьянского обнищания, и собранные ими данные, мягко говоря, не внушают оптимизма. Например, в Московской губернии подробное исследование показало следующие результаты: 40 процентов крестьянских дворов стали безлошадными, 15 процентов совсем бросили земледелие и около 10 процентов остались без земли. Однако не следует думать, как это часто бывает, что крестьянские семьи, не имеющие ни скота, ни пашни, полностью разорены. В действительности многие из них живут лучше соседей, которые по официальной статистике входят в категорию зажиточных, так как нашли иные источники дохода – ремесла и другие занятия в деревнях, городах, на фабриках или в помещичьих имениях. Надо иметь в виду, что Москва – центр одного из регионов, где в последние полвека мануфактурная промышленность развивалась гигантскими темпами, и было бы действительно странно, если бы в таком регионе крестьяне, из которых город и фабрики черпают рабочую силу, оставались бы процветающими хлеборобами. То, что многие русские удивляются и ужасаются сложившемуся положению вещей, показывает, до какой степени образованные классы пребывают в иллюзии, будто бы Россия может создать для себя промышленность, способную конкурировать с западноевропейской, не оторвав от земли даже части ее сельского населения.

Только в чисто земледельческих районах семьи, официально причисляемые к крестьянским, можно считать стоящими на грани обнищания по той причине, что у них нет скота, да и в их отношении я бы не решился этого предполагать, поскольку русские мужики, как я уже имел случай заметить, имеют странные кочевые привычки, неизвестные сельским жителям других стран. Поэтому было бы ошибкой высчитывать бюджет русского крестьянина исключительно на основе местных ресурсов.

Пессимистам, уверяющим меня, что, по их подсчетам, крестьянство в целом должно стоять на грани голодной смерти, я отвечу, что даже в тех таблицах, на которые они опираются, многие факты идут вразрез с их выводами. Позвольте сослаться на несколько таких примеров для иллюстрации. Крестьяне не только выкупили землю, полученную ими при освобождении, но и значительно увеличили ее своими собственными силами – путем выкупа при содействии Крестьянского поземельного банка, учрежденного властями как раз с этой целью в 1882 году. За первые двадцать лет своей деятельности это учреждение потратило свыше 40 миллионов фунтов стерлингов на покупку 19 миллионов акров земли, которые были перепроданы в кредит сельским общинам, крестьянским союзам и единоличным крестьянам. В последующие годы эти операции значительно расширились и ускорились. За три года – в 1906,