Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

class="title5">

Глава 17. Освобождение крепостных

Основополагающим принципом российской политической организации было то, что всякая инициатива в общественных делах должна была исходить от самодержавной власти. Поэтому популярное стремление освободить крепостных не находило свободного выражения вплоть до тех пор, пока император молчал о своих намерениях. Образованные сословия с нетерпением ждали какого-нибудь знака, и вскоре он был им дан. В марте 1856 года, через несколько дней после опубликования манифеста о мире с западными державами, его величество обратился к предводителям дворянства в Москве с такими словами: «Между вами разнеслись слухи о намерении моем уничтожить крепостное право. В отвращение разных неосновательных толкований по предмету столь важному считаю нужным объявить всем вам, что я не имею намерения сделать это сейчас, но, конечно, и сами вы понимаете, что существующий порядок владения душами не может оставаться неизменным. Лучше начать уничтожать крепостное право сверху, нежели дождаться того времени, когда оно начнет само собой уничтожаться снизу. Прошу вас обдумать, как бы удобнее привести все это в исполнение. Передайте слова мои дворянам для соображения».

Это заявление было сделано с целью выяснить настроения помещиков и побудить их высказаться в пользу освобождения крестьян, но не возымело должного действия. Энтузиазм аболиционистов редко встречался среди высшей знати, а те, кто действительно ждал отмены крепостного права, сочли высказывание императора слишком расплывчатым и двусмысленным, чтобы побудить их выступить с инициативой. Поскольку в течение некоторого времени никаких дальнейших шагов не предпринималось, вызванное этим случаем возбуждение вскоре улеглось, и многие предположили, что рассмотрение вопроса отложено на неопределенный срок. «Правительство, – говорили они, – очевидно, собиралось поставить вопрос, но, заметив равнодушие или враждебность помещиков, испугалось и отступило».

На самом деле император был разочарован. Он ожидал, что его «верное московское дворянство», к которому он обыкновенно причислял и самого себя, тотчас же откликнется на его призыв и что древняя столица возьмет на себя честь положить почин. И если бы Москва показала пример, то он не сомневался, что скоро за ней последовали бы и другие губернии. Теперь же он понял, что главные принципы, на которых будет осуществляться освобождение, должно установить правительство, и с этой целью создал тайный комитет из нескольких высокопоставленных сановников.

Этот Главный комитет по крестьянскому делу, как назвали его впоследствии, шесть месяцев изучал историю вопроса. Планы освобождения отнюдь не были чем-то новым для России. Еще со времен Екатерины II правительство думало о том, как улучшить положение крепостных, и не раз помышляло о всеобщем освобождении. Таким образом, вопрос постепенно созрел, и некоторые основные принципы стали считаться неоспоримыми. Из этих принципов самый важный заключался в том, что государство не должно идти ни на какие проекты, отрывающие крестьянина от земли и позволяющие ему бродить где угодно, ибо такая мера сделала бы невозможным сбор податей и, по всей вероятности, привела бы к ужаснейшему беспорядку в сельском хозяйстве. А из этого общего принципа вытекало одно важное следствие: если свободная миграция будет строго ограничена, то необходимо обеспечить крестьянство землей в непосредственной близости от деревень; в противном случае они неизбежно вновь попадут под власть помещиков, и таким образом возникнет новый и даже худший вид крепостной зависимости. Но чтобы дать землю крестьянам, нужно было забрать ее у помещиков; и эта экспроприация многим казалась недопустимым нарушением священных прав собственности. Именно это соображение и удерживало императора Николая от принятия каких-либо решительных мер в отношении крепостного права; да и затем оно представлялось весьма веским в глазах членов комитета, из которых почти все были крупными землевладельцами.

Несмотря на все старания великого князя Константина, назначенного в комитет специально для ускорения процесса, комитет не проявил должного усердия и энергии, которых от него ждали. Тогда поступило распоряжение предпринять какие-либо решительные меры. И тут как раз представился удобный случай.

В литовских губерниях, где дворяне имели польское происхождение и тяготели к Польше, бедственное положение крестьянства побудило власти при предыдущем царе ограничить произвол крепостников так называемыми инвентарями, где определялись и регламентировались взаимные обязательства между хозяевами и крепостными. Помещики были весьма недовольны этими инвентарями и теперь выступили с предложением об их пересмотре. Правительство решило этим воспользоваться. Исходя из довольно натянутого предположения, будто тамошние помещики желают освободить своих крестьян, был подготовлен императорский рескрипт, одобрявший их мнимое желание и уполномочивавший создать комитеты для подготовки конкретных проектов[69]. В самом рескрипте составители старательно избегали слова «освобождение», однако не было никаких сомнений в том, что именно оно и подразумевалось, так как в дополнительных рекомендациях прямо говорилось, что к отмене крепостного права следует приступить «не вдруг, а постепенно». Через четыре дня министр внутренних дел в соответствии с тайным приказом императора разослал губернаторам и предводителям дворянства по всей России циркуляр, где сообщалось, что дворяне литовских губерний признали необходимость освобождения крестьян и что «сие благородное намерение» доставило особое удовольствие его величеству. Циркуляр сопровождался копией рескрипта и перечнем основных принципов, которые надлежало соблюдать, на случай если дворяне других губерний изъявят такое же желание.

Этот циркуляр произвел настоящую сенсацию по всей стране. Невозможно было хоть на мгновение неверно истолковать слова о том, что дворяне других провинций «могут» изъявить желание освободить своих крепостных. Такие расплывчатые слова, когда их произносит самодержец, имеют вполне определенный и ясный смысл, который проницательные верноподданные понимают без труда. Если кто-то и сомневался, то их сомнения вскоре развеялись, ибо через несколько недель император публично выразил надежду, что с Божьей помощью и при содействии дворянства дело будет успешно завершено.

Жребий был брошен, и правительство с нетерпением ожидало результата.

Периодическая печать – которая была одновременно и продуктом, и подстрекателем либеральных чаяний – с огромным энтузиазмом приветствовала сам факт, что этот вопрос поднят. Говорилось, что освобождение крестьян, безусловно, откроет новую и достославную эпоху в истории страны. Крепостное право называлось язвой, давно отравлявшей кровь народа; непосильным бременем, под которым стонала вся страна; непреодолимым препятствием, мешающим всякому материальному и нравственному прогрессу; неподъемным грузом, делавшим невозможным любое свободное и энергичное действие и не дававшим России подняться на уровень западных народов. Если уж России удалось остановить поток несчастий, несмотря на этот мельничный жернов, висящий на ее шее, каких невиданных высот она смогла бы достичь, если была бы свободной от оков! Все литературные круги нашли аргументы в поддержку неизбежного вывода. Моралисты заявляли, что все общественные пороки есть продукт крепостного права и что нравственный прогресс невозможен в атмосфере рабства; юристы полагали, что произвол помещиков над крестьянами не имеет законного основания; экономисты объясняли, что свободный труд является непременным