Восставая из рабства. История свободы, рассказанная бывшим рабом - Букер Т. Вашингтон

и тщательным образом. В результате изгороди не ремонтировались, ворота наполовину свисали с петель, двери скрипели, оконные стекла вылетали, штукатурка осыпалась, во дворах росли сорняки. Как правило, пищи хватало и белым, и черным, но за обеденными столами не доставало деликатности и манер, способных сделать жизнь представителей обеих рас хоть сколько-нибудь достойной. Когда провозгласили свободу, оказалось, что к ней не готовы не только хозяева, но и рабы. Невольники не имели образования и хоть какой-то собственности, а господа не владели никакими специальными знаниями, которые могли бы помочь им в приобретении профессии. Они прочно усвоили, что ручной труд унизителен для белого человека, в то время как бывшие рабы в большинстве своем знали хоть какое-то ремесло.

Наконец война закончилась, и мы торжествовали победу. Это время было насыщено знаменательными событиями для всей нашей плантации. Вот уже несколько месяцев дух свободы витал в воздухе. Мы видели дезертиров, которые возвращались в свои дома. Мимо наших жилищ без конца тянулись демобилизованные солдаты или те, чьи полки были досрочно расформированы. Днем и ночью работал «телеграф виноградной лозы». Новости и слухи мгновенно передавались с одной плантации на другую. В страхе перед вторжением янки столовое серебро и другие ценные вещи выносили из большого дома, закапывали в лесу и поручали охранять проверенным рабам. Горе тому, кто покушался на эти сокровища. Рабы снабжали солдат янки едой, питьем и одеждой – всем, кроме того, что было им доверено хозяевами. По мере приближения великого дня в невольничьих деревнях все громче становилось пение. Оно было смелее, звонче и продолжалось до самой ночи. Большинство куплетов плантаторских песен так или иначе были посвящены теме освобождения. Те же слова произносились и раньше, но прежде они не имели никакого отношения к реальной жизни, ибо «обрести свободу» означало попасть в загробный мир. Теперь же люди больше не боялись во всеуслышание заявить о том, что речь идет о подлинной телесной и духовной свободе. Накануне того памятного дня в невольничьи деревни пришло сообщение о том, что на следующее утро в большом доме произойдет нечто необычное. В ту ночь почти никто не спал. Мы пребывали в напряженном ожидании. Утром всем рабам, старым и молодым, было велено собраться в господском доме. Вместе с матерью, братом, сестрой и знакомыми я направился к хозяину. Все члены его семьи стояли или сидели на веранде. На их лицах читались любопытство и печаль, но ожесточения не было. Вспоминая тот день, я понимаю, что они грустили вовсе не из-за того, что утратили свое имущество. Просто им предстояло расстаться с теми, кто их вырастил, попрощаться с друзьями детства и юности.

В моей памяти запечатлелась следующая сцена: какой-то человек (офицер Соединенных Штатов, я полагаю) произносит короткую торжественную речь, а затем зачитывает довольно длинный документ – по всей видимости, Прокламацию об освобождении рабов. После этого нам объявляют, что все мы свободны и можем идти, куда и когда захотим. Мама, которая стоит рядом со мной, наклоняется и начинает нас целовать, по ее щекам бегут слезы. Она объясняет, что все это значит, – наконец настал тот день, о котором она так долго молилась и уже опасалась, что он никогда не придет.

Первые несколько минут люди ликовали. Ни в ком не было обиды или ненависти. На самом деле рабы сочувствовали бывшим хозяевам. Однако по возвращении в деревню восторг сменился растерянностью. Казалось, люди впервые ощутили ответственность за собственную жизнь и судьбу своих детей. Так чувствует себя десяти– или двенадцатилетний мальчишка, который сталкивается с необходимостью самостоятельно себя обеспечивать. Насущные вопросы, над которыми англосаксонская раса билась веками, встали перед этими людьми. Это были вопросы о хозяйстве, воспитании детей, образовании, гражданстве, создании и поддержке церквей. Стоит ли удивляться, что через несколько часов бурное ликование прекратилось и в невольничьих поселениях воцарилось уныние? Оказалось, что свобода, о которой они так мечтали, намного более серьезная и опасная вещь, чем им грезилось. Некоторым рабам было по семьдесят или восемьдесят лет, их лучшие дни миновали. У них не было сил заработать на жизнь в незнакомом месте и среди чужих людей, даже будь они уверены в том, что им удастся отыскать ночлег. Для этих людей свобода оказалась непосильной ношей. Кроме того, в глубине души у них существовала странная, особенная привязанность к «старому мистеру» и «старой миссис», а также к их детям, и разорвать эту связь было чем-то немыслимым. С этими людьми они прожили почти полвека, и даже думать о расставании было нелегко. Постепенно, один за другим, пожилые рабы стали из своих хижин возвращаться в большой дом, чтобы шепотом обсудить с бывшими хозяевами собственное будущее.

Глава II

Отрочество

После объявления свободы было две вещи, которые каждый темнокожий Юга считал своим долгом сделать: изменить имя и покинуть плантацию – хотя бы на несколько дней или недель, но уехать оттуда, чтобы почувствовать себя по-настоящему независимым.

По непонятной причине среди темнокожих вдруг стало считаться неприличным носить фамилию своего бывшего хозяина. Многие, если не сказать большинство, взяли себе новые. Это можно было считать первой приметой вольной жизни. Когда цветные были рабами, их называли просто Джон или Сьюзен. На некоторых плантациях использовали только одно имя для мужчин и одно – для женщин, но так бывало нечасто, обычно все-таки невольники звались по-разному. Если цветной человек принадлежал хозяину по фамилии Хэтчер, то его так и называли – Джон Хэтчер. Неожиданно быть просто Джоном Хэтчером стало чем-то неподобающим, неприемлемым для свободного человека. Часто Джон Хэтчер заменялось на Джон С. Линкольн или Джон С. Шерман. Причем «С.» вовсе не являлось сокращением от имени, а просто было частью того, что цветной человек называл своими правами.

Как я уже сказал, большинство бывших рабов покидали старую плантацию, по крайней мере, на короткое время, чтобы убедиться, что они могут уехать куда вздумается и попробовать свободу на вкус. Пожилые рабы отлучались ненадолго. Вскоре они возвращались к своим бывшим хозяевам и заключали своего рода договор, согласно которому им позволялось оставаться в поместье.

Муж моей матери, который приходился отчимом мне и моему брату Джону, принадлежал другим владельцам, поэтому я очень редко его видел. Помню, что это случалось примерно раз в год, на Рождество. Каким-то неведомым образом во время войны ему удалось убежать с плантации, и, следуя за федеральной армией, он добрался до Западной Вирджинии. Когда была провозглашена свобода, он послал гонца за моей матерью, чтобы она приехала в долину Канова. В то