Восставая из рабства. История свободы, рассказанная бывшим рабом - Букер Т. Вашингтон

как я себя помню, почти каждый мой день был занят каким-то трудом. Полагаю, я мог бы принести большую пользу обществу, будь у меня время для занятий спортом.

В годы, проведенные в рабстве, я был слишком мал, чтобы по-настоящему трудиться, но все же уже достаточно взрослым, чтобы приносить пользу семье. Бо́льшую часть времени я занимался уборкой дворов, частенько мне приходилось носить воду на плантации или мешки с кукурузой – на мельницу. Я не любил ходить на мельницу. Она располагалась в трех милях от плантации. Тяжелый мешок с кукурузой навьючивался на спину лошади, и его содержимое распределялось примерно поровну на каждую сторону. Однако каким-то образом почти всегда во время этих поездок кукуруза смещалась на один бок, и мешок падал с лошади, а вместе с ним валился и я. Сил для того, чтобы закинуть мешок обратно, у меня, конечно, не было, и я должен был ждать, иногда по несколько часов, пока не появится случайный прохожий, который выручит меня из беды. В эти часы ожидания обычно я горько плакал. Естественно, на все это уходила уйма времени, поэтому к тому моменту, когда кукуруза была обмолочена, обычно уже опускалась глубокая ночь. Пустынная дорога пролегала через густой лес, идти по которому было очень страшно. Ходили слухи, что в лесах полно солдат-дезертиров. Говорили, что они отрезают уши одиноким темнокожим детям, встретившимся им на пути. Кроме всего прочего, по возвращении домой меня всегда ждали ругань и порка за опоздание.

Пока я оставался в неволе, нельзя было и помыслить о том, чтобы посещать школу. Однако пару раз мне удавалось приблизиться к ее дверям в компании какой-нибудь молодой госпожи, которой я помогал донести книги. В моей памяти осталась картинка: несколько десятков мальчиков и девочек в классе заняты учебой. Это произвело на меня неизгладимое впечатление. У меня сформировалось четкое убеждение в том, что учиться в школе – наивысшее счастье и великая удача.

Первое осознание того, что мы рабы, пришло ко мне одним ранним утром. Тогда меня разбудила мать. Она стояла на коленях и горячо молилась о том, чтобы Линкольн и его армия победили и однажды она и ее дети стали свободными. Если честно, я никогда не мог понять, как рабы южных штатов, не знавшие грамоты и не имевшие доступа к газетам, умели так точно и быстро информировать друг друга о происходивших политических событиях. С того времени как Гаррисон, Лавджой и другие начали агитировать за отмену рабства, по всему Югу с невероятной скоростью начали распространяться последние новости. Накануне и во время Гражданской войны я был еще ребенком, однако мне не раз приходилось слышать о событиях, происходивших в стране. Разговоры между матерью и другими знакомыми с плантации велись шепотом по вечерам. Содержание этих бесед явно свидетельствовало о том, что они прекрасно ориентировались в ситуации и следили за ходом событий благодаря сарафанному радио.

Во время предвыборной кампании рабы на нашей плантации главным кандидатом считали Линкольна. Когда началась война между Севером и Югом, каждый невольник понимал, что главным камнем преткновения между противниками является вопрос о рабстве. Поразительно, если учесть, что наша плантация располагалась в ужасной глуши, за много миль от железной дороги или крупных городов, где выходили ежедневные газеты. Даже самые невежественные рабы, жившие на удаленных территориях, верили, что в случае победы северян их ждет свобода. За успехами федеральной армии и за каждым поражением войск Конфедерации следили с самым напряженным интересом. Часто невольники узнавали о результатах великих сражений раньше, чем белые люди. Эти новости обычно получали от цветных, которых посылали на почту за корреспонденцией. В нашем случае почтовое отделение находилось примерно в трех милях от плантации, и корреспонденция приходила один или два раза в неделю. Человек, которого посылали на почту, задерживался там на какое-то время, чтобы уловить суть разговора белых, собиравшихся возле отделения. Они всегда обсуждали там последние новости. Разносчик газет по возвращении домой забегал к нам, чтобы доложить последние известия, так что в «большом доме», как обычно называли господское жилище, узнавали обо всем лишь из вторых рук.

Я не помню ни одного случая в моем детстве или юности, когда вся наша семья садилась за стол, просила божьего благословения и приступала к трапезе так, как это принято в цивилизованном мире. На плантации в Вирджинии, да и позже, детям давали еду так же, как и бессловесным животным: ломоть хлеба здесь и кусок мяса там. Иногда это была чашка молока, а иногда – картофелина. Иногда мы ели из котелка или со сковороды, а порой использовали жестяные тарелки, которые держали на коленях. Ни о каких столовых приборах не шло и речи. Мы использовали лишь руки, для того чтобы поддерживать миску с едой.

Когда я немного подрос, меня обязали присутствовать в большом доме во время трапез и отгонять от стола мух с помощью бумажного опахала. Естественно, бо́льшая часть разговоров касалась тем свободы и войны. Я жадно впитывал в себя эти беседы белых людей. Помню, однажды я увидел, как мои молодые хозяйки и их подруги едят имбирные пряники. В то время это казалось мне самой соблазнительной и желанной пищей, которую я когда-либо видел; и тогда я решил, что если когда-нибудь стану свободным, то вершина моих амбиций будет достигнута в тот момент, когда я смогу покупать себе такие пряники каждый день.

Конечно, по мере того как война затягивалась, белые люди начинали испытывать трудности с продовольствием. Думаю, рабы страдали от этих лишений в меньшей степени, так как они питались кукурузным хлебом и свининой, а их можно было раздобыть на плантации. Кофе, чай, сахар и другие продукты, к которым привыкли белые, нельзя было получить тем же путем, и их доставка в условиях военного времени зачастую становилась невозможной. Белые пытались найти выход из положения: для приготовления кофе использовали высушенную кукурузу, а вместо сахара брали черную патоку. Часто не находилось ничего, чтобы подсластить так называемый кофе или чай.

Моя первая пара обуви, которую я помню, была деревянной. Сверху ботинки обтягивались грубой кожей, а подошва изготавливалась из дерева. При ходьбе башмаки издавали страшный шум, кроме того, они были чудовищно неудобными, так как не поддавались естественному давлению стопы. Человек в них выглядел ужасно неуклюжим.

Однако самым тяжелым испытанием, через которое мне пришлось пройти, была льняная рубашка. В той части Вирджинии, где я жил, было принято использовать лен в качестве одежды для рабов. Полотно, из которого шили нашу одежду, делалось