Восставая из рабства. История свободы, рассказанная бывшим рабом - Букер Т. Вашингтон

было бы себе представить. Образование – это не что-то отдельное от жизни, не «система», не философия. Это обучение тому, как жить и работать.

Мистер Вашингтон завоевал любовь и симпатию всех прогрессивных белых людей Юга, он работал, руководствуясь высочайшей мудростью и тактом, без которых невозможно было бы представить реализацию его идей. План по воспитанию свободомыслящих личностей не мог бы претвориться в жизнь без поддержки со стороны белых людей Юга.

Однажды мистер Вашингтон признался мне, что с благодарностью вспоминает тот день, когда он стал достаточно свободным, чтобы относиться к белому человеку с Юга так же, как к северянину. Надеюсь, что наступит время, когда вклад Букера Вашингтона в решение расового вопроса будет цениться так же высоко на Севере, как он признан на Юге. Полагаю, что ни один другой представитель нашего поколения не смог внести в этом отношении более серьезного вклада в развитие общества. И это достижение принадлежит несгибаемой личности, обладающей высочайшими моральными качествами.

Уолтер Пейдж

Глава I

Раб среди рабов

Я родился рабом на плантации в округе Франклин, штат Вирджиния. Не вполне уверен в точном месте и дате, но есть подозрения, что это должно было произойти где-то и в какое-то время. Насколько мне удалось узнать, это случилось в местечке под названием Хейлс-Форд, неподалеку от почтового отделения, а год моего рождения – 1858 или 1859-й. Ни месяц, ни день мне неизвестны. Мои первые воспоминания связаны с плантацией и деревней, где рабам разрешили выстроить свои жилища.

С младенчества я был обречен на жалкое существование в этой пустынной и удручающей местности. Так случилось вовсе не потому, что хозяева мои были особенно жестокими. Вовсе нет. Они вели себя точно так же, как и другие рабовладельцы, не лучше и не хуже. Дом моих родителей представлял собой типичный сруб четырнадцати футов в длину и шестнадцати в ширину. В этой хижине я жил с матерью, братом и сестрой вплоть до окончания Гражданской войны. А потом нам подарили свободу.

О моей родословной мало что известно, хотя я и пытался весьма настойчиво раздобыть хоть какие-то сведения о предках. Не раз мне доводилось слышать о страшных пытках, которые применяли к темнокожим на кораблях, плывших из Африки в Америку. Вне всякого сомнения, подобным истязаниям подвергались и мои прародители. Сколько-нибудь точную информацию о своих родственниках по материнской линии мне раздобыть так и не удалось. У нее, как я помню, были сводные брат и сестра. В те времена большое внимание уделяли учетным книгам, содержавшим записи о родственных связях темнокожих. Моя сестра, полагаю, привлекла внимание покупателя, который впоследствии стал ее хозяином. Появление нового раба не было каким-то значимым событием, это было сродни покупке лошади или коровы. О своем отце я знаю еще меньше, чем о матери. Даже имя его мне неведомо. До меня доходили слухи о том, что он был белым человеком, который жил на одной из соседних плантаций. Кем бы он ни был, я никогда не слышал, чтобы он проявлял хоть малейший интерес к своему сыну или давал хоть какие-то средства на мое воспитание. Я не виню его в этом. Он стал очередной жертвой порочной практики, которую ему диктовало общество.

Наша лачуга служила не только жилым помещением, но и кухней, так как мать работала поварихой на плантации. В хижине не было окон, только небольшие отверстия, через которые проникал тусклый свет. Зимой в них нещадно дул холодный, пронизывающий ветер. Входная дверь, если ее можно так назвать, висела на хлипких, расшатанных петлях, а все полотно было в многочисленных щелях. Эта створка была слишком мала, из-за чего комната приобретала крайне неуютный и мрачный вид. В дополнение ко всему в помещении был так называемый кошачий лаз, который зачем-то делали в те годы во всех домах Вирджинии. Он представлял собой прямоугольное отверстие размером примерно семь на восемь дюймов и предназначался для того, чтобы кошка могла входить и выходить из дома по своему усмотрению. В случае с нашей хижиной я никогда не понимал, зачем он нам нужен, поскольку в хижине насчитывалось с полдюжины других отверстий, через которые могло бы просочиться небольшое животное. В комнате был земляной пол, но в центре имелось небольшое углубление, застеленное досками. Оно использовалось как погреб для хранения батата[122], запасавшегося на зиму. Эта картофельная яма запечатлелась в моей памяти, потому что я всегда участвовал в закладке батата и помогал вытаскивать его из погреба. Мне нравилось это занятие, так как всегда удавалось утащить пару корнеплодов, которые впоследствии можно было зажарить и съесть. Сложно представить более вкусное блюдо, чем поджаренный на открытом огне батат, которым мы лакомились в детстве.

В хижинах не было кухонных плит, поэтому матери приходилось готовить для хозяев на открытом огне в огромных кастрюлях и на сковородах. Если зимой мы страдали от промозглого ветра и холода, то летом не менее мучительным был жар от открытого огня.

Первые годы моей жизни, проведенные в маленькой хижине, мало чем отличались от существования тысяч других рабов. У матери, конечно, было мало времени, чтобы в течение дня уделять внимание воспитанию своих детей. Она выкраивала несколько минут для нас ранним утром, перед началом работы, и вечером, после того как дневные заботы оставались позади. Одно из моих самых ранних воспоминаний – это то, как мама поздно вечером готовит курицу и будит нас, чтобы накормить. Как и где она ее раздобыла, я не знаю. Однако предполагаю, что это была птица с фермы нашего хозяина. Кто-то назовет это воровством. Случись такое сейчас, я бы и сам расценил это подобным образом. Но только если бы это произошло сегодня, а не тогда и не по тем причинам. Моя мать была лишь жертвой рабовладельческой системы, одной из миллионов женщин, которые гибли на плантациях, отчаянно пытаясь прокормить своих детей. Я не знал значения слова «кровать» вплоть до тех пор, пока наша семья не обрела свободу в соответствии с Прокламацией об освобождении рабов[123]. Трое детей – мой старший брат Джон, сестра Аманда и я – имели по поддону на грязном полу, на которых было набросано ветхое тряпье.

Не так давно меня попросили рассказать что-нибудь о спорте и развлечениях, которыми я интересовался в юности. Пока мне не задали этот вопрос, мне и в голову не приходило, что в моей жизни никогда не было места подобным вещам. С тех пор