Исцеление мира. От анестезии до психоанализа: как открытия золотого века медицины спасли вашу жизнь - Рональд Дитмар Герсте

июле 1856 года Земмельвейса назначили профессором акушерства в Пештском университете. И снова, внедряя свою методику, ему пришлось преодолевать сопротивление. Земмельвейс сталкивался с отказами, а иногда и враждебностью: несмотря на известность, лидирующую позицию на факультете он не занимал. Однако местные завистники едва ли могли помешать назначению после того, как за него вступился влиятельный еженедельный журнал Wiener Klinische Wochenschrift. К тому же теперь начальником был Земмельвейс, и его указания должны были выполняться. Почти исключительно благодаря этому в первый год приходилось сообщать лишь о двух летальных исходах на 514 родов – смертность от послеродовой лихорадки составила всего 0,39 процента.

И в личной жизни произошли положительные сдвиги, которые должны были пойти ему на пользу. Он женился на двадцатилетней Марии Вайденхубер в июне 1857 года; Земмельвейсу в то время было почти 39 лет. Мария действовала успокаивающе в тех ситуациях, когда нападки и разногласия на работе заставляли его проявлять вспыльчивость. Однако трагедия многих родителей той эпохи не обошла стороной и чету Земмельвейсов. Первый ребенок, мальчик, умер всего через два дня после рождения от гидроцефалии, скопления жидкости в голове: нейрохирургии и операций, проводимых на головном мозге или черепе, в то время не существовало. Дочь, родившаяся в 1860 году, скончалась в возрасте всего четырех месяцев. Затем у пары родилось еще трое детей, последняя из которых, Антония, – в 1864 году. Все они достигнут совершеннолетия.

 В отличие от Дарвина, Земмельвейс не ориентировался на широкую читательскую аудиторию и адресовал свой труд преимущественно врачам.

Помимо отнимающей много сил работы в клинике и преподавания, Земмельвейс всегда старался найти окошко для написания научных трудов, чему он придавал наибольшее значение. Для книги он выбрал название «Этиология, сущность и профилактика родильной горячки». Труд объемом около 500 страниц, наконец увидевший свет в 1861 году, был перегруженным, и его нелегко было читать даже специалистам. Особенно не понравился врачам агрессивный тон автора, с годами становящегося все более раздражительным, легковозбудимым, а иногда и откровенно фанатичным. Большая часть книги – это расплата с его неприятелями, особенно венскими: «Во мне еще жива память об обучении, начатом еще в школе, и настоящее сочинение служит тому, чтобы и в будущем оно не было забыто. Мое обучение, начатое еще в школе, было омрачено, но мое учение, как и все благородное, мстит своим обидчикам, сокращая уровень смертности в этой школе: раньше он составлял 9,92 процента, несмотря на массовые переводы, но за двенадцать лет без массовых переводов он снизился на 3,71 процента, следовательно, до 6,21 процента. И за то, что мое учение не достигло еще большего, ответственность несут мои обидчики. Эта месть дает мне оружие, с помощью которого я могу призвать к ответу своих противников из школы, где все началось: ваше собственное снижение смертности – самое хлесткое опровержение ваших слов» [12].

Земмельвейс не побоялся конфликта с очень многоуважаемыми корифеями, такими как знаменитый патолог Рудольф Вирхов. Он, несмотря на многочисленные промахи, до сих пор считается одним из величайших деятелей медицины XIX века. Вирхов предполагал, что причиной послеродовой лихорадки являются или тромбозы, или зимняя погода. Земмельвейс, убежденный в правильности своего пути и ошибочности мнения патолога, был беспощаден в критике: «Но Вирхов, из-за своих многочисленных спекулятивных умозаключений сам представляющий собой ужасную картину для исследователя природы, Вирхов, являющийся таким плохим наблюдателем, что он, сам будучи патологоанатомом, в 1858 году все еще не был способен распознать симптомы резорбтивной лихорадки в трупах женщин, скончавшихся от послеродовой лихорадки, Вирхов не имеет права так говорить. Если только он, обнаруживая свое чувство юмора, не хотел охарактеризовать самого себя в момент покровительственно-благосклонной откровенности. <…> Совершенно верно, что наибольшее количество эпидемий произошло в зимние месяцы, но не из-за погодных условий зимой, а потому, что зима – прекрасное время для работы с разлагающимися материями. Таблица № II, стр. 9 и Таблица № XIX, стр. 120 настоящего сочинения служат доказательством того, что погодные условия не влияют на возникновение послеродовой лихорадки. Точно так же верно, что родильная горячка возникает вместе с острыми экзантемами, обширными рожистыми, крупозными, ихорозными, гнойными воспалениями, и причина этого сопровождающего явления заключается в том, что лечат и осматривают такого рода пациентов те же врачи и акушерки, которые лечат и осматривают беременных, рожающих и недавно родивших. Если две приведенные таблицы не убедят Вирхова, мы даем ему совет: попросить министра образования отстранить его от занятия акушерством на столько зим, сколько потребуется для того, чтобы Вирхов убедился в сохранении здоровья роженицами зимой, в том, что погодные условия зимой не являются причиной эпидемии послеродовой лихорадки» [13].

Земмельвейс уже давно вел беспощадную переписку с критиками. Его, пожалуй, самый известный порыв гнева случился в 1861 году в письме профессору гинекологии и акушерства из Вюрцбурга Фридриху Вильгельму Сканцони: «Но если Вы, господин надворный советник, даже не опровергая мое учение, продолжаете знакомить своих учеников и учениц с эпидемической послеродовой лихорадкой, я объявляю Вас убийцей перед Богом и всем миром. История послеродовой лихорадки совершит над Вами правосудие, если Вы, за заслугу быть первым, кто противится моему спасительному учению, решите увековечить себя в качестве Нерона от мира медицины» [14].

Кого-то может смутить агрессивность Игнаца Филиппа Земмельвейса. Но даже спустя 160 лет после публикации «Этиологии» читатель не может отказать в уважении основе его самосознания медика: для него имело значение только здоровье его пациентов. И ничто иное.

11. Красный Крест

Путешественник, которого в путь заставили отправиться дела, оказался на арене, где вершилась мировая или по крайней мере европейская история. Но ему не открылось ни величие, ни героические деяния, описаниями которых вдохновлялись европейские газеты пару дней спустя. Вместо этого он видел горе и страдания, даже через несколько недель сдерживающие его перо, когда он излагал на бумаге воспоминания об этом знаменательном летнем дне, радикально изменившем его жизнь. О летнем дне, заставившем его изменить мир. Все еще находясь в шоке от ужаса, он описал то, что предстало взору: «Они отчаянно умоляют позвать врача, мечась в конвульсиях, пока, наконец, не наступит столбняк и смерть не избавит их от страданий… Здесь лежит совершенно обезображенный солдат; его длинный язык свисает из разодранной, размозженной челюсти… Еще одному несчастному удар сабли отсек часть лица… Третий, чей

череп зияет открытой раной, уже на последнем издыхании. Его мозг вытекает на каменную плитку, которой выложен пол в церкви. Многострадальные соратники пинками перемещают его из стороны в сторону, потому