Два голоса, или поминовение - Владислав Броневский

III

Nessun maggior dolore, che ricordarsi

del tempo felice nella miseria[20].

Мария

Картофель делишь бережно и строго,а ум уже другой заботой занят:из лавки – счет, на обувь – хоть немного...Нет, недостанет...

И снова к добрым ты идешь знакомым.(Куда теперь их доброта девалась!)– Вот – мыло... Что? Не нужно?.. – И пред домомдругим стоишь, преодолев усталость.

Вечерняя работа... – Кофе чашку? —Ты подаешь... Минутка перерыва.Стоишь и улыбаешься с натяжкой,слеза из-под ресниц блестит пугливо.

А ночью, может быть, придет гестапо.Заплачет дочка... Вскочишь ты мгновенно,и будут шарить грязные их лапыв моем столе... Во всем, что сокровенно.

Неужто всё в тебе война убила?!Я – далеко... Но слышишь ли, родная,что я в порывах ветра с прежней сплоик тебе взываю?..

Рука умершей

На востоке падает ввысь звезда,утопая в молоке рассвета.Выше – созвездие Южного Крестапогружается в небо антрацитного цвета.

Со мной кипарис у тьмы на рубежемрачно стоит со звездами в кроне.Я тоже мрачен, все знаю уже,ломая руки стою на балконе.

От моря и ветра синеет мгла,в стакане – вино пустота сменяет.Внезапно блеснула в изломе стеклазвезда, что ее мне напоминает.

Когда улетают за грань бытия,со лба ниспадает звезда такая.Нет, это просто слеза моя,ее в остатки вина макаю.

Серебряно-синяя веет мгла,сейчас меня всего охватит.Скажи мне, милая, ты здесь прошла?Твоя рука мои волосы гладит?

На западе розой рассвет горити солнце полной чашей плеснуло.Рассеян миф. Стакан разбит.А руку дерево мне протянуло.

Тела

Миру – благо,миру – прибыток,а мне немного:тела убитых.

Если поднимутвоскресших из тла,мир обнимутубитых тела:

тела детейсо дна крематориябудут лететьнад всей историей,

тела девчат,тела юнцов,над ними чадтерновых венцов,

тела солдат,что во рвах ютятся,пойдут побеждать —освободятся,

тела из траншей,из могилок временных,с веревкой на шее,тела расстрелянных,

тела затоптанных,тела гонимых,нахлынут толпаминепримиримых!

Докажут деломсвою правоту!А мне с одним телом —невмоготу.

Баллада

– Милая жена, до встречи, —говорю перед попойкой.(Вижу: страх согнул ей плечи,знаю: сердце сжалось, ойкнув.)

– Мой любимый, мой бедняжка,ляг, хинин тебе поможет.– Да, попойка – труд. И тяжкий.Редко кто вернуться может.

– Без тебя все пусто станет.Не пришлешь ли мне подарка?– Если сил на то достанет,поцелуй пришлю я жаркий.

– Мы друг друга так любили,шли всегда одной дорогой.– Милая, ведь ты в могиле,подожди меня немного.

– Ты придешь, мы встанем ранои отправимся в Муранов.На Налевках, Новом Светеждут нас маленькие дети.

– Дети все с тобою рядом,без венков, цветов и ленты.Их откапывать не надо,вырастают пусть в легенды.

– Если вырастут, весноюбудешь ты копать могилы.– Да, себе, тебе, со мноючтоб всегда была ты.– Милый,

ты устанешь, может статься?– Но ведь нам не возвращаться.

Жена

Облаков безумный гомон,цвет на цвет идет войною.Ствол у дерева обломан.Дом. Жена к стене спиною.

Здесь: Чарнецкого... И следом:80. Садик, лето...«Ждать ли мне его с обедомили загуляет где-то?..»

Я иду, поскольку должен.Мой автобус «М». Я вышел.Я нашел себя, я дожил,чтоб найти себя, я выжил.

А жена глядит из двери,и в глазах ее тревога.Я не знаю о потере,в сердце мир и счастья много...

У меня скитаний стая.И тюрьма. За ней – Освенцим.«Светлой памяти, родная», —повторяю с горьким сердцем.

Я и стихи

Думают, стихосложенье —как солдатское «ать-два»,маршируют отделенья,строятся в ряды слова.

На стихи давно б я плюнул,но не в силах перестать:черт какой-то мне подсунулнадоевшую тетрадь.

И у черта план роскошный,чтоб такое я загнул,чтобы небу стало тошнои чтоб лопнул Вельзевул.

Вот я и веду бессменно,закрепляя каждый миг,из скитаний по вселеннойсвой космический дневник.

В прошлом – Лондона туманы,недоснившиеся сны...Как на эти все романыпоглядеть со стороны?

И другое есть в сознанье,но охватывает страхвплоть до сердца замираньядумать о таких вещах!..

Есть мучительное правознать, что мир зажат в тиски,вспоминать дано Варшавудо мучительной тоски.

Кровь и гибель в миг тоски ясловно вижу наяву.Именем твоим, Мария,я бессонницу зову...

Думал я: в дыму стеная,Старый город пал... И вотплачу я... Прости, родная!А отчаянье растет...

Но, беспомощный, неловкий,всё в Леванте, у воды,обучаю маршировкестихотворные лады...

Это мне не нужно личнои не нужно никому.Родина ведь безгранична,сердцу нужды нет в дому...

«Баллады и романсы»

«Девушка, слушай!.. Не слышит... Послушай...День озарил твой поселок зеленый...»Пусто в поселке, поселок разрушен,рыжая Ривка одна на руинах,бедный тринадцатилетний ребенок.

Толстые немцы проехали в танке.(Эй, убегай же, несчастная Ривка!)«Мать под землею, отец мой в Майданеке...» —Вдруг рассмеялась и скрылась с улыбкой.

Ехал знакомый из Любартова:«Вот тебе булка, поешь... будь здорова...»Взяв, откусила, сверкнула зубами:«Я отнесу это батьке да маме».

Ехал крестьянин и бросил ей злотый,ехала баба и кинула что-то,много людей проезжало, глядели:ноженьки босы, лохмотья на теле.

Ехал Христос со страдальческим взглядом,немцы везли его снова на муки.Ривку с Иисусом поставили рядом,взяли винтовки эсэсовцы в руки.

«Девушка, слушай, за рыжие косы,слушай, Христос, за венец твой терновый,за то, что вы оба и голы и босыи оба евреи, ублюдки Иеговы,оба сейчас подлежите расстрелу —вот приговор наш по вашему делу».

Лишь в Галилею их стон докатился,в ангела каждый из них превратился,грянули залпы, взмывая все выше...«Девушка, слушай!..» Она уж не слышит...

Моя родная

Я не хочу в поэзии лгать,она не должна, не может быть лживой.С тобой же смеяться хочу и рыдать,пока мы живы.

Родная, взгляни на лазурный свод,на снег посмотри – какой он белый!На лыжах своих перейди на тот,счастливый берег.

Решеток в этой комнате нет,весною солнце ее наполнит...Ты знаешь, не спал я тысячу лет,ко сну меня клонит.

С тобой вдвоем на вершинах горкостры мы разложим порой ночною.Вспыхнут пожары, голод и мор —будь в мыслях со мною.

Пусть холод зимний, пусть летний зной —все так же люблю тебя, в радости, в горе.Решеток здесь нет. Есть берег другой —и крематорий.

Ненаписанные стихи

• • •

Декабрьский ветер воет, воет все ночи напролет.Не спится.И сердце глухо в грудь стучит и хочет вырватьсянавеки.Я слышу вас, сердца людские, сквозь ветери в тюрьме, в темнице,хоть ночь вокруг, во мне, я вижу всех вас, когдасмыкаю веки.Но как до вас я докричусь? – В гортани сжатый голостреснет.Какие подберу слова, чтобы проникли в ваши души?Вы ночью плачете, мечтая, чтобы мои вам лгалипесни,а ночь, ко мне подкравшись, в горло вцепляетсяи душит, душит.Певучей ложью не предам вас, не оскорблюподачкой слуха,не сброшу, будто крышку гроба, с вас этой ночи грузбессонный.Вы слышите: шумят над вами века, столетия, такглухо,и слово падает обломком, куском Самсоновой колонны.Вас погребут беззвездной ночью, такой же,как сейчас над нами,глаза и рот песком засыплют, затопчут наскоромогилы,а голос, прилетевший с ветром, начнут отталкиватькрестами.

На реке

Конец дороги всё ближе,за днём убегает день,текут к окончанью срокаволны и времена.Как в негативе, вижувместо сиянья тень,когда я пою одинокона зыбком борту челна.

Сокроется всё от взора,затянется пеленой,не буду спорить с рекою —сяду и руки скрещу,и сердце отвыкнет скороот радости всякой земной,смерть явится, тронет рукою —внимания не обращу.

Самоубийца