Два голоса, или поминовение - Владислав Броневский

Скерцо

Сегодня снова то и делольет дождь. Угас последний луч.Ноябрь, как трагик ошалелый,хрипит в амфитеатре туч.

Скандируя свою кончину,он под покровом мокрой тьмыгекзаметром прорвал плотину,залил дома, залил умы!

Сквозь эти дни пройти попробуй —на всем отчаянья печать...И сам не знаю, отчего бымне было в эту ночь не спать.

Впрямь это было безрассудство —с ней под дождем бродить всю ночь.В итоге воспаленье чувстваи грусть, какой не превозмочь.

Душа напрасно ожидала,к чему старание мое?Стать мудрым сердце опоздало,и – бух! – тогда в небытие.

Ноябрь, как трагик ошалелый,в амфитеатре туч почил...«Скажи мне, сердце, ты болело?»«Я, как всегда... Ты что – забыл?»

По правде говоря

Послал бы я музу к дьяволу —так ей, музе, и надо!А мне бы кислого яблочкаиз чужедальнего сада.

А мне бы орешков с неба,птичьего молока,да смерть слетела ко мне бы,беспечна и легка.

Слетела бы вдруг, без груза,только с глоточком «чистой», —и ну тебя к черту, муза,дописан «дневник артиста»!

Ночь

За окнами капли считает оттепель —пятьдесят, сто – не церемонится...Паркет поскрипывает – вот тебеснова и снова твоя бессонница.

Ночь у кровати уселась – сводня,мыслям жестоким моим попутчица,ключ протянула: «Попробуй сегодня.Незачем столько напрасно мучиться».

Рядами книги... Шекспир, Диккенс...Турецкая шаль небрежно брошена...И вдруг – все поразительно дико! —я в карты с гостем играю непрошеным.

С фигляром сегодня я в карты играю,сдаю. Он цепью бренчит понимающе.Заранее проигрыш свой считаю,не кончилась страшная эта игра еще.

Здесь дамы, тузы, короли и валетысобрались в купе с полуночного часа.И с ними я должен сидеть до рассвета,простым пассажиром третьего класса.

Улица Милая

Брониславу Линке

Улица Милая вовсе не милая,улицей Милой не ходи, моя милая.Дома стоят там важные,большие, трехэтажные,глядят сурово в небос тревогой, с болью, с гневом.За домом двор зловонный,в нем шум неугомонный,там дети бродят хилые,там с юных лет сутулятся,эх, улица ты Милая,ох, милая ты улица!

На улице Милой – бюро похоронное,мясник, палатка с водою лимонною,для кукол лечебница рядом в подвале —вид более жалкий представишь едва ли.Вдруг «скорая помощь» проносится с шумом,чудак парикмахер в тринадцатом умер.Повесился; тщетно мечтал он о славе,напрасно фальцетом всю жизнь прогнусавил.

Милая, если б могла ты понять,как тяжело мне по Милой блуждать!Стих не родится, бездомны мечтыв этом унылом гнезде нищеты.

То был не парикмахер, а ангел невинный,с Милой в небо вознесся он, точно с трамплина,пролетал, белокрылый, над каждым он дворикоми кидал ребятишкам по белому перышку.Дети ручками перья хватали несмело,а потом с неба снег пошел, ангельски белый,люди шли, проклиная свой труд и усталость,ангел скрылся, а грязная лужа осталась.

Ночью над Милой – оспою черною звезды,ночью над Милой – гнева мятежного гроздья,горя немало увидишь ты, милая, в Польше,Милая, номер тринадцать – нигде не найти егобольше.

В подвале покойник – плач, суматоха...Плохо!Первый этаж. Еще хуже!Вдова парикмахера плачет о муже,плачет неистово,на втором – ждут судебного пристава,а рядом —отравилась кухарка каким-то ядом,на третьем – жандармы, сыщики, обыск.На четвертом – объявленья читают и смотрят в оба:не нужна ли рабочая сила.В мансарде девушка дитя свое задушила.Милая улица.Улица Милая.

На улице Милой весны не знают,там деревья и в мае не расцветают,одни фонари там пьяны неизменно,ватагой гуляют по улице нищей,хмельные, качаясь, бредут до кладбищаи лбами стучатся о серые стены.

Милая, я не решаюсь по Милой пройти,даже когда она мне по пути.Я обхожу ее в страхе, мой друг,даже когда я к тебе тороплюсь.Я, дорогая, боюсь:как бы я там не повесился вдруг.

Поэт и трезвые

Черный час я встречаю,черной песни начало.Дайте мне, люди трезвые,чарку крепкой поэзии —вина черного чару.

Трезвые всё глазеют:«Пусть напьется сильнее,вдруг потом, среди ночи,он кредита захочет?»Бряк! Бутылка чернеет.

Выпил в гневе до дна я,опьянел, запеваю…Эти смотрят сурово,подпевать не готовы.По второй наливаю.

Ваше здравие, стая!Вы подальше бы встали:выпью чарку вторую —вас стихами убью я.Я забыть вас желаю.

Обступили всей стаей,я же в стол упираюсь,выпил третью – о, Боже,стол мой валится с ножек,меня в звёзды бросая:

«Приключение, здравствуй!Здравствуй, космос прекрасный!»Меж комет пролетаю,Андромеду хватаю,лик Луны вижу ясный.

Расступитесь, планеты!Песнь ищу в бездне этой,лью вино из бутылив блеск космической пыли,но не слышу ответа...

Я очнулся не рано,всё лицо – словно рана,кругом трезвые встали —меня били, пытали:чем платить я им стану?

Я сказал: «Жизнь людская —мир без меры и края,коль любовь зазвучала:лишь любовь, а не чара —стих чудесный рождает».

Бар «Под Дохлым Псом»

Сердце вот-вот заплачет —и не пойму, о чём;выпить пора мне, значит,в баре «Под Дохлым Псом».

Ноябрь продувал дороги,словно во флейту дул,догнал меня на пороге,в бар со мной проскользнул.

«Выпей, вещун заботы,сборщик увядших листьев!Ветви ты нынче что-тоне до конца очистил.

Лучше бы с третьим камрадом...Впрочем – можно и без...»Лишь произнёс – а рядомтретий приятель – бес.

«Мне улыбнулась доляс вами – такими! – пить.Первый споёт мне вволю,будет другой мне – выть.

Полную наливайте!Дёрнем – до дна притом!И всё про меня узнайтев баре “Под Дохлым Псом”...»

И рассказы пошли без устатка,откровенно, в дымину, некратко.Напились и ноябрь, и чёрт,у меня же – слеза течет...

И рассказы пошли, покатились;в зале пары в фокстроте сцепились,все орут и целуются шумно,по-дурацки, зловеще, бездумно,

словно катятся пьяной волною,до утра по залу снуют...Молча пью у стены – и со мноюноябрь с дьяволом пьют.

«Дьявол, бери мою душу,если хочешь ее забрать,но свои сорок лет – послушай! —я должен прожить опять.

Дай в новом существованьеЛюбовь мне и смерть – как тут,И ветер попутный! Терзанья —Черти пусть заберут!

Чтоб любить мне и драться снова,жить шумней, веселей.Радости – не спиртного —в жилы мне, дьявол, влей...»

Был котелок на чёрте,он его сдвинул: «Брось!Видишь: в твоем эскортемы – унынье и злость;

значит, ты жизнь растратил,всю – как один глоток...Фауст, старый приятель,твой наступает срок.

К чему мне душа поэта,– глумился рогатый хам, —в тебе уже крови нету,её ты отдал стихам...»

Чёрт с ноябрём пропали,куда? – не знаю о том,я же – на пол свалился в залебара «Под Дохлым Псом».

Спиртное и вечность шумели...«Глядите: напился – жуть!»А я: «Пора, в самом деле.Такси мне... На Млечный Путь...»

В поезде

Чабрец и кашка полеваябегут – а кто быстрей? —на полустанке нас встречаяблаженством теплых дней.

Глядим, как радость из печали,из поезда в окно,и как бы счастье мы ни гнали,нас обоймет оно.

И светом неба голубого,и солнечным тепломнам в сердце радость хлынет снова,как в опустелый дом.

Отдайся счастью и покоюи сон свой не спугни,но, как свечу, его рукоюот ветра заслони.

Примкнуть штыки

Примкнуть штыки!

Когда придут, чтоб сжечь твой дом,твой дом родной, твою отчизну,когда обрушат залпов гром,дождем железным с неба брызнути подойдут стальной ордой,чтоб ночью в дом ворваться твой, —стой у дверей, не зная сна,на страже будь,здесь кровь нужна!Штыки примкнуть!

К отчизне давний счет имеем,его мы сами с ней сведем,но кровь свою не пожалеем,в груди и в песне кровь найдем.Пусть были здесь и казематы,и горький хлеб, и ранний гроб, —за меч, над Польшею подъятый, —пулю в лоб!

Ты – снайпер сердца, снайпер слова!Что значит песня в грозный час?Сегодня стих – окоп стрелковый,сегодня стих – приказ:Примкнуть штыки!Готовь огонь!Когда ж над нами смерть нависнет,мы вспомним, что сказал Камбронн,и то же повторим на Висле.

Польский солдат