Два голоса, или поминовение - Владислав Броневский

Поэма

Elle пе se rend pas,

la Commune de Paris[3]

Стисни зубы, гляди гордо, голову

подними выше,

слушая о последних аккордах

Коммуны города Парижа.

I

Барабаны, барабаны всю ночь ворчалидо рассвета в ущельях улиц,баррикады рядами встали,просвистали первые пули.

Приступом брали ворота, форты,смерть близко.Улицы, как хрипящие рты,выплевывали кровь парижскую.

Но Коммуна с повинной не идет,не страшат ее смерть и пожары.Гневный Париж команду дает:«К оружию, коммунары!

Рабочие, все к оружию —матери, сестры, братья!Крови на улицах лужи,но крови рабочей хватит!

Пока солдаты, как гунны,не промчались по нашему телу,на баррикады, Коммуна,к оружию, граждане, смело!»

II

Красных ряды пошатнулись...И вот, сверкая сталью,в узкие монмартрские улицывступают солдаты Версаля.

И там, где в марте убитыгенералы Тома и Леконт,офицер, напудренный, бритый,кричит, обходя фронт:

«Солдаты! Вырвать с корнемэту сволочь! Пленных не брать!»Солдаты, как скот, покорны,ставят к стене по десять в ряд.

Под стеной – залпов раскаты,кровь под ногами, склизко...Понуро глядят солдаты,кепи надвинуты низко...

III

На кладбище Пер-Лашез каштаны зелены,дышат маем потоптанные травы,на травах трупы расстрелянных«во имя закона, порядка и права».

Генерал Галифе, отдавайте приказы,пусть стреляют солдаты – так велено!По двадцать, по сорок, по двести сразу!Пять, десять тысяч расстрелянных...

Генерал Галифе, за расстрелянных пачкамиждут вас от Франции почет и награда.Генерал, сапоги у вас кровью запачканы!Генерал Галифе, вы пропитаны смрадом!

На кладбище Пер-Лашез спускается вечер,белая луна в сумеречном крепе...Все кровью пропахло здесь человеческой!Это не кладбище, а призраков крепость!

IV

Ночь зловеще луннаязастыла без движения,тучей над Коммуноюнависло поражение.

Осталось уж немногонадежд и баррикад...«На смерть – одна дорога,и нет пути назад!»

Домбровский пал от пули,Риго настигла месть,на перекрестках улицрасстрелянных не счесть.

И пьяны кровью алойрасстрелянной толпыжандармы, генералы,банкиры и попы.

Шагает по Парижуих злобная орда,тела на пики нижет,победою горда.

Париж, ты гибнешь с честью,Коммуна не сдалась...На улицах предместийнедаром кровь лилась!

V

«Гражданин Делеклюз, спасаться вам надо.Баррикада падет, верная смерть впереди!»Встал, опираясь на палку, над баррикадойстарец седой с красною лентой поперек груди.

Шато д’О врагами захвачен. Правый берегеще дерется. Левый – в версальских руках.«Коммунары, вперед!» Площадь глазами смерил:он один. Лишь ветер играет в седых волосах.

Медленно, опираясь на палку, взошел на баррикаду,где сотни жизней версальский огонь оборвал.Как капитан корабля, один над разбитой громадойделегат Коммуны на кровавые камни пал.

Шум и стрельба. Банда версальцев, озареннаяпламенем.Дорога свободна! Но что это? Стой!Труп бессильный, точно древко без знамени,а под ним – кровавое знамя мостовой.

VI

Стрельбою гремит площадь.Горишь, горишь, горишь!Умирая, и то не сдаешься,окровавленный, грозный Париж.

Если путь к отступлению узоки надежд на спасение нет,за смерть своего Делеклюзазаложников ставь к стене:

епископ, банкир, шпион,жандармы и иезуиты...Сорок восемь... А у нас легионрасстрелянных и убитых.

VII

Сдержи свой крик,смелее будь, —версальский штыкпронзает грудь.

Пусть камень мокр —в крови людской, —двадцатый округпродолжит бой.

Последний выстрелеще далек.Вот снова быстровзведен курок.

Целься! Пли!Зажги запал!Штыком коли,пока не пал.

VIII

Борись, баррикада!Пади, баррикада!Гневно вздымайся,песнь баррикады!Червоннокрылая,грозной громадою,птицей над трупамимчись со снарядом!

Борись, баррикада!Пади, баррикада!Будет победа,будет расплата!Рабочие мира,запомнить вам надовеликое делопролетариата!

Пади, баррикада!Взвей знамя выше!Ты, не сдаваясь,погибла без стона,последняя, грознаяв мертвом Париже,непобежденная,непобежденная!

IX

Тридцать тысяч под пулями пало,сто тысяч заковано в цепи...Крови не стало и сил не стало,Париж помертвелый в траурном крепе.

На улицах всюду воззвания:«День наступает, когда вынайдете опять, парижане,в столице порядок и право!»

Мостовая, разрытая для баррикад,каменные зубы скалит,залпы трещат, цепи гремят,маршируют солдаты Версаля.

Буржуа, возвращайся в столицу,воздай хвалу своему Иисусу!Еще горят последних пожаров зарницы,повсюду безлюдно и пусто.

Рембо

«О нет, не петь для тех, что праздно суетятся,и не идти туда, где корчатся уроды, —я песнею моей взлечу легко, как ястреб,взлечу задумчивый, угрюмый и свободный,

вам не поймать ее погаными руками —она взмывает ввысь, легко парит, но вдругс лазурной высоты срывается, как камень,и кружится земля, и замирает дух...» —

так шепчешь ты, поэт, шагая в час рассветабульварами. Повис туман на гребнях крыш.И чудится тебе, что Сена – это Летаи скорбною ладьей плывет по ней Париж.

Послушай, подожди! Людской крови багрянецрастоптан сапогом ликующей толпы,над трупами бойцов – тысячезадый танецблюющих, блеющих, рыгающее-тупых,

ты только приглядись – о, сутенеров роты! —вскипает в сердце злость, пронзает сердце боль —ты слышишь голоса сквозь пьяную икоту:«Поэт, поди сюда и петь для нас изволь!»

Бесовский карнавал душа едва ли стерпит,ты в корчах разглядел удушья торжество, —но этот же Париж гляделся в очи смерти,когда гуляла смерть по улицам его.

В тени каштанов вырастают привиденья,в весеннем воздухе еще дымится кровь,а в сердце – тайный страх и пьяное круженье, —что жеребячий смех иль жалобы стихов?..

Быть может, ястребок, ты отдал сердце миру,в болото слез людских швырнув его с небес, —и что ж? Вокруг тебя роятся лишь вампиры,а те, кто нынче жив, – гниют на Пер-Лашез?..

...И не останешься ты в этой лодке мерзкой,так тошно в скопище галдящих упырей!..Прощанья – ни к чему. Уйди от них скорей,такой задумчивый и равнодушно-дерзкий.

Уйди от них скорей. Ты – сын иных созвездий,а мы – сыны Земли. Куда податься нам?В изодранной суме возьми лишь гнев да песни,а молодость свою – раздай морским ветрам.

Изгнанье – навсегда. А мразь на этом светеодним безмолвием презренья удостой...Но, мальчик мой, скажи, как маленькой планетевместить всего тебя, с раздумьем и тоской?

Параграф

Тишина была тяжкая, нудная,мухи ползали по окнам.Защитник, исчерпав красноречие скудное,сел, протирая очков своих стекла.

Слышно было: кто-то зевал,бумага кругом шелестела...На столе предмет деревянный стоял —крест и на нем распятое тело.

Деревянный свидетель в процессе,подобно всем остальным, молчал,лишь осенние мухи, крылышки свесив,предсмертным жужжаньем наполнили зал.

Встал судья... Но что это? Как это?Рухнули с треском дверцы огромного шкафа,с полок, из фолиантов, кодексов и актовпараграфы посыпались на пол.

Лопнули пандекты разбухшие,и ринулись на стол и на ска́мьирои отвратительных мушеки червей с двумя хвостами.

Замер зал, молчанье все глуше,вдруг крики: «Где выход? Спасите!»Но поздно! Уже наползают и душатрои этих мух омерзительных!..

Лезут черные, короткие, продолговатые,вползают одна за другою в рот глистом.Идет меж них перекличка: сотый, сто пятый,сто пятьдесят шестой.

Сидят уже тучей на каждом предмете,в коридоры и в залы ползут без конца.И вдруг на судью я взглянул и заметил:у него параграф вместо лица!

Задрожал, побледнел прокурор(прокурорская лирика нам знакома!),когда судье он шепнул: «Приговор!» —не знал, по параграфу – по какому.

Из себя не могу я выжать ни слова,горло мое крючками сжатопараграфа пятьдесят второгои сто пятьдесят девятого.

Параграфы петлей затянули шею,параграфы камнем на голову падали,параграфы распухали, жирея,вскормленные беззакония падалью!..

И вдруг, наконец, очевидно мне стало,мыслью этой как молнией я поражен:здесь защитников вовек не бывало,здесь каждый заранее осужден!

И я за провинности миру плачу́,осужден на пожизненное молчанье,но я кричу параграфу-палачу,чтоб он отменил наказанье,

ибо не раскрепощенная словомвечно терзается мысль-калека,как на судейском столе дубовомраспятая фигурка человека.

Луна улицы Павьей