История Франции - Марк Ферро

тогда как 15 процентов французов были старше шестидесяти. Это старение общества прибавилось к давней мальтузианской тенденции, пощадившей только зажиточных буржуа из богатых аграрных регионов. Поэтому в целом с 1935 г. количество смертей превышало количество рождений. Согласно подсчетам, при сохранении такого ритма французам к 1980 г. грозило вымирание. Только иммиграция могла компенсировать военные потери и воздействие мальтузианских тенденций. И хотя политика поощрения рождаемости не провозглашалась, демографический кризис вызывал глухое беспокойство в обществе, продолжавшем связывать успех в возможном военном конфликте с численностью вооруженных сил. Тем более, что для Франции эта тенденция проявилась сильнее, чем для ее соседей, в частности Германии.

Это старение было заметно уже при взгляде на поведение руководства той или иной страны и даже на возраст политического режима. Гитлер был совсем новым человеком, Муссолини пребывал в расцвете сил, Сталин только что обеспечил себе политическое превосходство в СССР, тогда как лица, доминировавшие во французской политике, — Бриан, Эррио — казались лишенными всякого пыла и не способными к решительным действиям. Во всяком случае, Третья республика не предприняла никаких шагов, способных произвести впечатление на соседей, озабоченных демонстрацией своей силы и экспансионистской энергии.

Что касается движения пацифизма, то изначально он вовсе не был связан со страхом возможного поражения в новой войне. Это произойдет только после оккупации нацистской Германией Рейнской области в 1936 г. Пацифизм унаследовал лишь память об ужасах войны, перенеся ее на собственную основу. Лозунг пацифистов 20 — 30-х годов «Больше никогда!» отличался от лозунга «Война — войне!» пацифистов, живших накануне 1914 г. И он исходил не из определенного политического лагеря — в данном случае от социалистов или анархистов, — а вытекал из послевоенного состояния всего общества.

Страх перед новой войной еще не был оседлан страхом перед новым поражением; это произойдет после прихода к власти Гитлера и увеличит число пламенных пацифистов.

Кто в 1930 г., когда разразился кризис в США, мог бы предположить, что за апогеем французского могущества последуют самые беспокойные времена? Пуанкаре только что покинул коридоры власти, его франк воплощает успех его финансовой политики[173], а его преемник Андре Тардье придерживается прежней линии. Баланс во всех отраслях производства положительный, идет ли речь об угле (55 миллионов тонн), железной руде (51 миллион тонн), стали и электричестве. Франция занимает второе место в мире по производству автомобилей, уступая лишь Соединенным Штатам, в стране обеспечена полная занятость, золото рекой вливается в кассы Французского банка, резервы которого с 18 миллиардов франков в 1927 г. выросли до 80 миллиардов в 1930-м. Не вызывало сомнений, что кривая этой прогрессии постепенно понижается и выравнивается, однако пока никто не замечал, что это в большей степени связано с утратой конкурентоспособности, чем с воздействием американского кризиса. К тому же в ноябре 1929 г. Тардье обещал французам «политику процветания».

Вскоре, как следствие девальвации английского фунта стерлингов и привязанных к нему валют других стран, снижается баланс платежей — причиной становится падение французского экспорта и объема производства. Если принять индекс последнего в 1929 г. за 100, то в 1932 г. он составил 89. Сначала приходит в упадок текстильная индустрия, не выдерживающая японской конкуренции, затем сельскохозяйственное производство — и так продолжается, пока дело не доходит до Генеральной трансатлантической компании. Исчезает «бугатти» — престижная марка автомобиля. Выдерживают удар лишь металлургические гиганты вроде «Де Ванделя», а «некоронованный король» Мишлен и первые «Присюники»[174] составляют исключения. Первый удар кризиса приходится на государственный бюджет, которым так гордились предшествующие правительства. Его превышение влечет за собой дефицит в 5 миллиардов франков, а затем, в 1933 г., в 11 миллиардов. Тардье хочет компенсировать его расходами, призванными оживить экономическую жизнь, — это строительство дорог, электрификация села, выплата пенсий ветеранам войны, иными словами, всем тем, что способствует развитию потребления. Но внезапно оказываются утраченными четыре важных источника ресурсов: туризм — как следствие кризиса, репарации — после гуверовского моратория, навязанного американцами Европе[175], доходы от перевозок и доходы от капиталов, вложенных за границей. Чтобы оживить экспорт, Поль Рейно предлагает девальвировать франк, но он единственный, кто предложил подобное святотатство. Министры предпочитают, однако, восстановить равновесие обменов путем повышения таможенных пошлин и введения дополнительного налогообложения товаров из стран, осуществивших девальвацию своей валюты. Позднее на них вводятся квоты, а затем и вовсе запрещается ввоз товаров, способных нарушить экономическое равновесие в стране, т. е. сельскохозяйственной продукции, в особенности — зерна. Одновременно проводится мальтузианская политика ограничения некоторых производств, в частности виноградарства; тем, кто соглашается выкорчевать свои виноградники, выплачиваются премии. В сфере промышленности вводится закон, запрещающий основание новых фирм с множеством филиалов, чтобы предотвратить падение цен вследствие конкуренции. Эти решения сопровождаются целой серией дефляционных мер, направленных на экономию средств и затрагивающих в первую очередь государственных чиновников, — их число сокращается, а жалованье оставленных на службе урезается. В 1935 г. Пьер Лаваль проводит стремительное снижение государственных расходов на 10 процентов. Оно касается пенсий, жалованья, выплат по займам и представляет собой нечто доселе невиданное. К тому же снижение совпадает по времени с некоторым оживлением на международном уровне, от которого Франция ровным счетом ничего не выигрывает.

В целом политика, проводимая Тардье и Лавалем, отличается налетом мальтузианства и боязнью риска, что вводит Францию в некое подобие зимней спячки. Ее константой выступает стремление любой ценой сохранить курс валюты и избежать дорогостоящей модернизации. Это успокаивает общество, рассматривающее экономическую жизнь страны как своего рода семейный бюджет.

Экономические трудности обусловили социальный кризис, и не только в тех секторах, которые были непосредственно затронуты этими тяготами. «Работы или хлеба!» — кричат шагающие в Париж безработные, которых обессмертила кинохроника 1932 г. Из 12,5 миллионов наемных работников 500 тысяч страдают от полной и 1,5 миллиона от частичной безработицы. Особенно затронуты ею строительная и металлургическая отрасли; жертвы кризиса не располагают резервными кассами и тем более не получают пособий по безработице. Новые условия ослабляют сопротивление рабочих и заставляют забастовщиков раз за разом отступать: успехом завершается едва ли треть забастовок, тогда как между 1922 и 1929 гг. число победоносных стачек превышало половину. Процент работников, состоящих в профсоюзах, невелик, а рабочие организации слишком многочисленны и разобщены. Кроме того, экономический застой косвенно задевает и средний класс, поскольку беднеет его клиентура, в частности крестьянство.

Направление, в котором вследствие экономического кризиса развиваются события, ставит политическое руководство в безвыходное положение: