История Франции - Марк Ферро

15 процентов, признанием полномочий профсоюзов на предприятиях, введением коллективных договоров во всех отраслях, со свободными выборами персонала предприятия своих делегатов, непременно французов. Как только соглашения были заключены, правительство выступило с проектами предоставления рабочим ежегодного двухнедельного оплачиваемого отпуска и ограничения рабочей недели сорока часами.

В обмен на матиньонские уступки профсоюзы пообещали прекратить занятие заводов и возобновить работу.

Однако на следующий день после заключения соглашений часть рабочих и некоторые рабочие организации отказались от обязательств, достигнутых правительством Народного фронта. «Все возможно» — так сформулировали свою позицию троцкисты и пивертисты — левое крыло СФИО. Нет, «не все возможно», — возражал им Морис Торез, глашатай умиротворения, на чем настаивал Сталин, опасавшийся внутреннего разложения Франции в преддверии кризиса или неизбежной войны с нацистской Германией; Торез требовал сделать Францию сильной, единой и обороноспособной.

Забастовки не прекратились по команде, и это ослабило авторитет правительства, равно как и ударило по проекту о сорокачасовой рабочей неделе. Хозяева крупных заводов объясняли, что ее введение затормозит реконверсию их предприятий, призванную служить целям национальной обороны. Одновременно возобновилась инфляция, что сократило реальное повышение зарплат. Вскоре радость сменилась разочарованием.

Испанская политика Блюма добавила замешательства в ряды Народного фронта. Помогать испанскому Народному фронту, демократически избранному и ставшему жертвой агрессии националистов генерала Франко, казалось чем-то само собой разумеющимся. Но боязнь возродить во Франции атмосферу гражданской войны, памятную всем по событиям 6 февраля 1934 г., заставила Блюма пойти на попятную и под давлением радикалов Эррио и англичан выступить сторонником политики невмешательства в испанские дела. Муссолини, Салазар и Гитлер между тем отправили в Испанию своих военных, оружие и самолеты (в частности туда прибыл легион «Кондор»), в то время как Сталин, мало заинтересованный в помощи правительству, в котором доминировали социалисты и анархисты, оказывал республиканцам поддержку без особого энтузиазма. В свою очередь, Франция блокировала поставки оружия законному правительству, согласившись лишь на формирование Интернациональных бригад, которым руководили Пьер Кот и Андре Мальро.

«Неужели вы думаете, что есть хоть одно ваше чувство, которого бы я не разделял?» — в отчаянии жаловался Блюм левым. Это одиночество надломило его, что проявилось после первого отступления Франции, во времена кабинета Альбера Сарро (1936), когда Гитлер осуществил ремилитаризацию Рейнской области. Ослабленный, но по-прежнему трезво мысливший Блюм увеличил тогда расходы на национальную оборону, но это было достигнуто в ущерб тем преимуществам, которых трудящиеся добились в июне 1936-го.

Первый серьезный опыт социального компромисса привел к фантастическому росту рядов профсоюзов, число членов Всеобщей конфедерации труда (ВКТ), например, увеличилось с одного миллиона до пяти. Рабочий класс интегрировался в нацию и в равной степени в государственный строй, несмотря на то что сразу после русской революции, а именно в 1920 г., когда родились коммунистическая партия и Коминтерн, тенденция к его отделению проявилась, по меньшей мере, дважды. Однако величайшее социальное соглашение во французской истории, это сияющее воспоминание о народной победе вскоре будет объявлено одной из причин поражения Франции в войне — совершенно необоснованно, как показали историки Робер Франк и Жан Луи Кремьё-Брийяк. Но те, кто впервые в жизни отправился в отпуск, — эти трогательные образы храбрецов, открывающих для себя радости жизни, не могли представить себе, что ровно четыре года спустя, день в день, они окажутся пленными за колючей проволокой. В этом обвинят Народный фронт, возложив на него всю ответственность, и в 1941 г. епископ гасконского городка Дакс возвестит, что «проклятым годом был не сороковой, год нашего внешнего поражения, а тридцать шестой, год поражения внутреннего». Таким будет реванш Виши за победу Народного фронта. И по сей день находятся те, кто не знает, стал ли его триумф светлой или темной страницей нашей истории.

МЮНХЕНСКИЙ СГОВОР И СОВЕТСКО-ГЕРМАНСКИЙ ПАКТ О НЕНАПАДЕНИИ:

СЕДАН И ВАТЕРЛОО ФРАНЦУЗСКОЙ ДИПЛОМАТИИ

Мюнхенская конференция в 1938 г. и советско-германский пакт о ненападении в 1939-м стали, пожалуй, для французской дипломатии ее Седаном и Ватерлоо.

С той, правда, разницей, что при возвращении из Германии Эдуард Даладье, председатель Совета министров, был встречен восторженной толпой, аплодировавшей ему как человеку, который сохранил мир. Он побледнел, его лицо исказилось. «Идиоты», — сказал он, оценивая катастрофический характер этой капитуляции.

Одиннадцать месяцев спустя заключение пакта между Гитлером и Сталиным потрясло правящие круги Франции, Англии и других стран. Оглушенные новостью коммунисты ничего не понимали; но и французские фашисты понимали не больше их. Парадоксальным образом этот гром среди ясного неба полностью изменил политическую карту страны: выходило, что французам теперь предстоит бороться одновременно против нацизма и коммунизма. Ситуация переменилась лишь после того, как Германия начала войну против СССР в июне 1941 г.: с этого момента гражданская франко-французская война могла возобновиться с прежней силой.

Однако за это время Франция познала военный разгром, вражеское вторжение, поражение и режим Петэна.

После прихода Гитлера к власти в 1933 г. все французские кабинеты проводят трусливую политику. Господствующее чувство — страх; страх, переполняющий и парализующий их, но всегда вызываемый одними и теми же причинами. В начале правления фюрера и после первых нарушений Версальского договора и левым, и правым, и Блюму, и Тардье, хочется верить, что диктатор долго не продержится. После ремилитаризации Рейнской области в 1935 г. такие французы, как правый либерал Пьер Этьен Фланден, подобно англичанам, думают, что «налицо страх вступать в войну, единственной целью которой является воспрепятствовать началу другой».

После франкистского мятежа, за которым следуют успехи Народного фронта в Испании, напряженность во Франции нарастает. Для одних главный враг — это Советский Союз и его внутренний союзник, Французская компартия. Для других — нацистская Германия и фашистская Италия, поддерживающие генерала Франко. В этот момент Леон Блюм больше всего боится, как бы оказание помощи испанским республиканцам не вызвало во Франции гражданскую войну. Отчаявшись, он решается на политику невмешательства в испанские дела. Для него главную опасность представляет нацистская Германия, и ради того, чтобы финансировать перевооружение Франции, он уменьшает расходы на социальную политику в надежде умиротворить капитал. Однако его преемники, стремясь добиться доверия со стороны капитала, хотят уже умиротворить Гитлера. Ведь, по существу, для многих «лучше Гитлер, чем Блюм».