История Франции - Марк Ферро

собственном постыдном поведении — о доносах друг на друга. Эти связи поразительны: они вводят Великую войну в круг тоталитаризма и показывают их родство. Фронтовики убеждены, что они были лишь жертвами; но жертв собственного насилия они замечать не желают.

Великая война породила и новую иерархию заслуг, безропотно воспринятую обществом. Во главе ее, заняв место, отводившееся прежде учителям и горнякам, оказались ослепшие на войне, абсолютные ее жертвы, за ними — отравленные газами, потерявшие руки и ноги, далее — артиллеристы, находившиеся вне непосредственной опасности, а уже за ними «окопавшиеся», как называли всякого, кому удалось пристроиться в тылу. Далее по иерархии следовали гражданские и прочие лица, извлекшие выгоду из войны, которых было принято клеймить позором. Различные лиги во Франции, а за ее пределами — нацисты и фашисты питались этой озлобленностью фронтовиков. В России именно солдаты сводили счеты с офицерами, имущими, «господами» — и партия понимала, что они выплескивают ярость, способную разорвать их сердца.

Ближайшее будущее не сулило ничего хорошего.

РАСКОЛ РАБОЧЕГО ДВИЖЕНИЯ И РОЖДЕНИЕ ФРАНЦУЗСКОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ

Война выиграна, но забыты ли слова Жореса: «Социалисты не могут согласиться на частицу власти, необходимо дождаться всей ее полноты»? Они произнесены в 1904 г., когда II Интернационал, стремясь к единству, преодолел все противоречия. Социалисты тогда находились на распутье между реформизмом и революцией, между «министериализмом» и неучастием во власти. Вхождение в состав правительства соответствует стратегии проникновения в государство с целью подготовки к его завтрашнему «штурму», считал Жорес; однако для других, Поля Лафарга и сторонников Жюля Гежа, это означало классовое сотрудничество и даже предательство. На съезде в Париже, в гимназии Жапи, в 1899 г. «против» участия в правительстве высказались 818 человек при 634 проголосовавших «за». Однако сделав поправку к резолюции, Делассаль смягчил результаты, допустив, что «чрезвычайные обстоятельства» могут изменить эти перспективы. Если бы между социалистами было достигнуто единство или создан прогрессивный союз между социалистическими организациями, с одной стороны, и независимыми синдикалистами — с другой, как предусматривала Амьенская хартия 1906 г., если бы социалисты располагали решающим большинством в законодательной ветви, в парламенте… Но, «подобно тому как тень удлиняется по мере приближения дня к концу, захват власти кажется все более далеким перед лицом этого прогресса. Мессия не пришел, вечер не наступил», — писала историк Мишель Перро. Несмотря на свою деятельность, Всеобщая конфедерация труда (ВКТ) оставалась в меньшинстве, пользуясь поддержкой едва 10 процентов рабочих; казалось, рабочий класс куда-то спрятался и больше озабочен выходом из игры, чем революцией. Происходит определенная социальная интеграция, которой способствует школьное образование и которая проявляется в национальном порыве, вызванном объявлением войны; и это гораздо лучше, чем тезис о предательстве вождей, объясняет поведение французских социалистов и синдикалистов в момент, когда прозвучали призывные звуки армейского горна.

С началом войны социалистическое и революционное движения утратили свою легитимность, так как, образуя «священное единение», все граждане на первый план выдвинули патриотизм; социализм остался на вторых ролях. Движение утратило и главное свое оружие, так как не объявило всеобщую забастовку в качестве средства, способного удержать страну от гонки вооружений, — и отныне, по крайней мере во Франции, стачечное движение не развивалось так динамично, как предполагалось перед войной. Оно также утратило свои основные аргументы, поскольку социалистическое движение в качестве решающей силы рассматривало экономический фактор, тогда как эта война была обусловлена отнюдь не только империалистическим соперничеством. Наконец, революционное движение постепенно утрачивает доверие масс — по мере того, как война затягивается, заставляя забыть о социалистических идеях, вплоть до идеи захвата власти, революции. С одержанной победой на смену им пришли патриотические настроения.

И тогда в феврале 1917 г. разразилась русская революция.

В данном контексте первая реакция социалистов подтверждает их приверженность «священному единению». «Какая радость, какое опьянение… — пишет Гюстав Эрве. — Что такое Верден, что такое Изер. по сравнению с той моральной победой, которую дело союзников только что одержало в Петрограде? Какая новая сила для русской армии, за спиной которой будет теперь стоять современная, честная, патриотичная администрация! Какой ошеломляющий удар по кайзеру, какой пример для немецкого народа!» Очевидно, что эта эйфория длится недолго, и тот же Гюстав Эрве уже боится, как бы «рабочие и солдаты Петрограда не стали саботировать нашу освободительную войну». Но вскоре на смену руководителям России, взявшим власть в феврале 1917 г., приходят люди, настроенные еще более революционно, и в России начинают видеть глашатая мира. После призыва Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов заключить мир без аннексий и контрибуций во Францию возвращается Марсель Кашен, социал-патриот, уехавший пристыженным защитником интересов своего правительства и теперь превратившийся в певца, прославляющего родину Революции. Отныне Советская Россия становится воплощением мира, а после Октября 1917 г. и подписания мира в Брест-Литовске — мировой революции — дела III Интернационала (Коминтерна).

Во Франции, где вновь был обретен мир, главная задача революционеров состоит в том, чтобы предотвратить возобновление интеграции рабочего класса в то общество, что уже существует, с целью сохранения шансов на осуществление революции и создание социалистического общества.

И вот наступает момент истины — выборы 1919 г., получившие название «Синий горизонт», — который оборачивается полным поражением социалистической партии: у них 68 депутатов против 102 в 1914 г. Под эгидой Бориса Суварина, Марселя Кашена и Фернана Лорио развивается идея революционного разделения социалистической партии по большевистскому образцу, настолько бесперспективным представляется им реформизм, тогда как крупные стачки 1919 и 1920 гг. показывают, что боевой потенциал рабочего класса сохраняется. Более того, они зачарованы Октябрьской революцией, советским правительством, о котором не желают знать ничего, кроме того, что все находится под контролем одной партии, — и это подталкивает их к принятию двадцати одного условия, выдвинутого Лениным для партий, желающих присоединиться к III Интернационалу — Коминтерну.

Леон Блюм предостерегает тех, кто верит в возможность переговоров с Коминтерном; условия Ленина накрепко связаны между собой и в обобщенной форме навязывают международному социалистическому движению представления, извлеченные из отдельно взятого опыта; Блюм критикует демократический централизм, который на деле кладет конец демократии, восходящей снизу вверх, заменяя ее властью, направленной сверху вниз; он критикует сращивание публичной власти и тайных органов; он критикует терроризм[170]как постоянное средство управления. Он терпит поражение: 3208 мандатов из чуть более