История Франции - Марк Ферро

чем 4 тысяч присоединяются к резолюции Кашена — Фруассара.

Так рядом со «старым домом» рождается коммунистическая партия.

Она не имеет ничего общего с социал-демократией, где активисты определяют политику руководства и избирают его. Это разделение стало и духовным расколом.

Большевизация партии, чуждая демократической традиции, имеет следствием сужение своей аудитории, пусть даже внешне советская модель становится для многих привлекательной, будучи отождествлена ими с террором 1793 г. и гражданской войной, так как иностранная интервенция оправдывает насилие большевиков. Число членов коммунистической партии между 1920 и 1930 гг. катастрофически уменьшится, и это падение прекратится в связи с нарастанием во Франции фашистской угрозы, накануне и после 6 февраля 1934 г.

До тех пор коммунисты, занимая позицию отчуждения от буржуазной власти, следовали девизу «класс против класса», проявляя безусловную враждебность к «социал-предателям», т. е. к тем, кто, будучи социалистами и демократами, подобно Леону Блюму и Полю Фору, хранили верность «старому дому».

МЕЖДУ АПОГЕЕМ И УПАДКОМ

Безумные годы: увидимся в Париже…

Но есть и другая среда, где все началось «балом вдов» в 1920 г.; он был устроен этими женщинами, чтобы вернуться к жизни после потери мужей. Мы можем видеть их на кинокадрах — одетыми во все черное, по двое устремляющимися друг к другу; судя по ритму шагов, они сначала танцуют медленный вальс — бостон. Ничего общего с эмансипированными девушками, которые в юбках выше колен пытаются отплясывать чарльстон; ничего общего с парами, которые движутся в ритме танго… Музыка и женщины, американский джаз и мода — таковы первые признаки нового настроения, охватившего Париж. «Париж, весь Париж», — поет Жозефина Бейкер, длинноногая мулатка, чей портрет написал Гоген. Она возрождает забытое в годы войны увлечение цветным миром — в таких кабаре, как «Негритянский бал» или «Черный шар».

В Париже можно развлечься и найти непринужденное общество представителей зажиточных кругов или авангардистов, ведь не забыта и по-прежнему жива слава довоенного Монпарнаса, его «диких художников» — фовистов — и «Мулен Руж». В кафе «Купол» собираются, прежде всего, художники, такие как Ван Донген, писавший женщин, похожих на мальчиков, Пикабиа, Пикассо и др.

Но революционные новации, которые можно здесь найти, рождены не в Париже.

Это в побежденном Берлине родились кабаре с их эротическими спектаклями, которые робко имитируют в парижском «Колизее»; там складывается довольно спорная мораль, где-то на пересечении марксизма и психоанализа, которую воплощают фильмы Пабста («Лулу») или театральные пьесы Брехта («Трехгрошовая опера»). Потерпевшая еще более жестокое, чем Берлин, поражение, Вена рождает Фрейда: его не признают австрийцы, но поклонники вводят его психоанализ в свои произведения, например Сальвадор Дали в картине «Сон».

Другой очаг — Италия футуристов; начало этому движению положил в 1912 г. поэт Маринетти. Футуристы воспевают все проявления современной жизни, от новых машин до новых скоростей. Некоторые из них, например Д’Аннунцио, близки к фашистам, однако главный объект их прославления — кинематограф. Идеи проникают через границы и среди прочих питают русских художников, таких, как Кандинский, Маяковский, Эйзенштейн, основоположников и теоретиков новых форм, которые они называют «конструктивизмом».

Их творения, слишком изысканные, не находят в России признания у простого народа, нового арбитра вкусов и ценностей, по сути традиционных, если не сказать ретроградских. Режим также подвергает их отлучению, принуждая к молчанию или эмиграции.

Немало подобных творцов — русских, немцев, выходцев из Вены — оказывается в Париже, где они встречаются с представителями дадаизма — нонконформистского движения, родившегося в Цюрихе во время войны и вдохновляемого румыном Тристаном Тцарой. Он выступает против ужасов войны и конформизма, его программа заключена в провокации: представленный в анонсах большим поэтом, на сцене он ограничивается тем, что читает журнальную статью, а потом десять человек одновременно и громко читают вслух десять различных стихотворений, невзирая на ропот возмущения и свист; публика протестует против подобной мистификации, и дадаисты изгоняют зрителей из зала… Он беспощаден к конформизму, связанному с театром, государством, войной, патриотизмом. «Откройте тюрьмы и распустите армию!» — требуют дадаисты в первом манифесте сюрреалистического движения, которое в Париже принимает эстафету у «Дада». Рядом с Тристаном Тцарой появляется поэт Андре Бретон.

В одном из манифестов определены цели дадаизма. Выше всего он ставит спонтанные, неосознанные произведения, игры-упражнения. Поначалу движение подвергает критике даже русскую революцию — голосом Луи Арагона, который говорит о «впавшей в младенчество Москве», а позднее относится к ней двойственно: тот же самый Арагон вернется из Москвы очарованным революцией и вступит в полемику с теми, кто клеймит коммунистические эксцессы. Дадаисты разделяются и в вопросе о том, можно или нельзя делать уступки «буржуазному» духу. Под нажимом Бретона из движения исключен драматург Антонен Арто, признающий ценность литературной деятельности. Однако ему на смену приходят другие, и вскоре режиссеры Рене Клер и Луис Бунюэль производят революцию в киноискусстве, используя новые возможности монтажа и глубины кадра…

Но с конца 20-х годов триумф фашизма в Италии, нарастание нацистской угрозы в Германии, сталинское замораживание России, воздействие на Францию мирового экономического кризиса иссушают вдохновение этих деятелей искусства. Они предчувствуют приближение трагедии, наступление времени оговоров и отлучений, которые положат конец безумным годам.

Женева — дипломатическая столица Франции

В середине 1920-х годов, так и не увидев ожидаемых плодов победы — кроме возвращения Эльзаса-Лотарингии, — французское руководство возложило на Лигу Наций, резиденцией которой стала Женева, надежду вернуть себе бразды правления в мировой политике, которые в Версале оказались в руках англичан и американцев. Основоположником этой стратегии был Аристид Бриан.

Франция ощущала себя изолированной в своей реваншистской политике по отношению к Германии. Требования Фоша и Пуанкаре о передаче Франции левого берега Рейна были отклонены; Пуанкаре сумел несколько смягчить ситуацию, согласившись