Откровение в Галисии - Долорес Редондо

сотрет из моей памяти события той ночи, разве только болезнь Альцгеймера.

Писатель нашел в телефоне снимок документа и положил мобильник на стол перед Марио. Тот взял его в руки и просмотрел от начала, где указывалось имя ученика, до своей подписи в конце.

— Вот негодяи! — воскликнул Ортуньо. — Впрочем, меня удивляет не это, а то, что они не сожгли эти документы. Хотя да, было бы слишком подозрительно, исчезни у них сведения почти за половину учебного года. И страницу не вырвать, они пронумерованы… Церковь привыкла заметать следы так же бесцеремонно, как это делали фашисты. Если уверены, что никто не свергнет вас с пьедестала, нет нужды уничтожать бумаги. Но они готовы на все, лишь бы избежать осуждения.

Ортигоса подумал, что, впервые увидев этот медицинский отчет, ощутил нечто подобное. Решившиеся на такой шаг тщеславны и высокомерны. Они считают себя неприкосновенными, всемогущими и непобедимыми. Мануэль сразу вспомнил о документах, сохранившихся со времен режима Франко: свидетельствах жестокости, испещренных такими же жирными черными линиями.

— Нам нужно знать, чего не хватает в этом заключении. Что произошло той ночью? — спросил писатель, понимая, что в его тоне звучит отчаяние.

Впрочем, Марио, похоже, этого не заметил. Он продолжал молча смотреть на экран телефона. Суса принесла кофе; Ортуньо положил в чашку сахар, размешал и сделал глоток. Мануэль попробовал свой — напиток был обжигающе горячим.

— В половине четвертого ночи меня разбудил брат Матиас. Он даже не дал мне одеться и прямо в пижаме потащил по коридору к келье Бердагера. Едва войдя, я понял, что случилось нечто ужасное. Монах лежал на полу без сознания в одной нижней рубашке, с красным лицом, весь в поту. Настоятель стоял рядом на коленях и пытался вернуть Бердагера к жизни, но тщетно. Шею покойника охватывал кожаный ремень — такие носили ученики церковно-приходской школы. Сначала я увидел мальчика постарше. Он стоял, вытянувшись по струнке, словно солдат, и смотрел на происходящее расширившимися от страха глазами. Еще один ребенок рыдал у стены, закрыв лицо руками.

— В келье было два мальчика? — спросил ошеломленный Ортигоса.

Марио кивнул.

— Муньис де Давила, — подал голос Ногейра. — Вот почему в отчете не было имени. Два брата, Альваро и Сантьяго, так?

Ортуньо бросил на него мрачный взгляд и снова кивнул.

— Мальчик поменьше, тот, что отвернулся к стене… Я увидел на его пижамных штанах пятна крови. Очевидно, он одевался в спешке и не заправил рубашку, но и она не могла скрыть эти страшные следы. Сначала я застыл на месте. Такое впечатление, будто я целую вечность смотрел на перепуганное лицо старшего ребенка, бьющегося в рыданиях у стены младшего и на тело Бердагера, лежащего на полу без штанов. Я не заметил, что брат Матиас исчез. Потом он вернулся, неся толстую веревку. Настоятель меня не видел. Он поднялся с колен, снял с шеи покойного кожаный ремень и швырнул его на кровать, затем взял веревку у Матиаса. И в этот момент заметил меня и сказал: «Отведи мальчиков в лазарет и займись ими. Не позволяй им ни с кем общаться. У них шоковое состояние, они несут бред. Бедняги наткнулись на труп брата Бердагера, который повесился на потолочной балке». И приор указал на потолок. Я начал было протестовать, но он оборвал меня: «Приказываю тебе молчать. Делай, как я сказал». И настоятель снова склонился над телом монаха и обернул вокруг его шеи веревку, а Матиас завязал ее. «Бердагер долгое время страдал от рака, который причинял ему такую ужасную боль, что бедняга потерял голову и решил положить конец своим страданиям. Двое учеников услышали шум, когда балка не выдержала, и тело упало на пол. Так все и было, верно, мальчики?» Старший ничего не ответил.

— Альваро… — прошептал Мануэль.

Марио удивленно посмотрел на него, лицо его несколько оживилось.

— Верно, Альваро. — Бывший монах сделал особый упор на имени. — Он ничего не ответил, лишь склонил голову, не сводя глаз с покойного. Я вдруг понял, что, несмотря на поздний час, он был не в пижаме, а в школьной форме, но ремня в брюках не было. Но тут я услышал, как младший брат, приникший к стене, отчетливо сказал: «Да, так все и было». И тут я осознал, что по его ногам течет кровь, собираясь в лужицу на полу и впитываясь в нижнюю часть штанин.

— Ублюдки! — пробормотал Ногейра. Лукас, должно быть, почувствовал, с какой болью это было сказано, потому что бросил на гвардейца сочувственный взгляд.

Писатель понял, что у лейтенанта перед глазами сейчас совсем другая картина, которая стала его личным адом.

Ортуньо продолжал свой рассказ:

— Взволнованный, я повернулся к настоятелю и сказал, указывая на младшего брата: «У него кровотечение, потому что…» «У него язвенный колит, — перебил меня приор. — Стресс спровоцировал обострение и сильную диарею, отсюда и кровотечение. Ты же слышал, что сказал мальчик». Я ответил: «Брат Бердагер не страдал от рака. И я впервые слышу, что у Сантьяго язвенный колит. Я здесь единственный врач, так что если б к нам поступил ученик с подобной болезнью, я бы об этом знал. Мы должны вызвать Гвардию». Настоятель прекратил свои манипуляции с веревкой и шеей монаха, выпрямился и посмотрел на меня. «Ты этого не сделаешь, — ответил он. — Здесь главный я. Если не хочешь провести остаток жизни в каком-нибудь монастыре в дремучем лесу, делай, как я сказал». Я подошел к старшему мальчику, который не отрывал испуганного взгляда от трупа, и попытался подтолкнуть его к выходу, но Альваро не двинулся с места. Тогда я встал перед ним, чтобы загородить собой тело, и сказал: «Нужно увести отсюда твоего брата». Подросток словно очнулся от сна. Он кивнул, взял Сантьяго за руку и вывел из кельи, стараясь, чтобы тот не видел мертвеца. Впрочем, опасения были напрасны: малыш так крепко зажмурился, что вряд ли вообще что-то видел.

Марио замолчал, взглянул на часы, а затем на жену, которая обслуживала у барной стойки немногочисленных клиентов.

— Что такое? — забеспокоился лейтенант.

— Ничего. Думаю, не удивится ли жена, что мне захотелось спиртного в столь ранний час…

Ногейра энергично закивал:

— Отличная идея.

Остальные тоже были не против. Суса не проявила особого энтузиазма, но принесла небольшую бутылку с настойкой и четыре стакана. Правда, разливать алкоголь не стала, а отошла к барной стойке, демонстрируя свое недовольство. Роль официанта взял на себя Лукас, и Мануэль заметил, что руки священника немного дрожат.

Ортуньо сделал пару глотков и продолжил:

— Младший ребенок проплакал всю ночь. Стоило мне приблизиться