Мертвецы тоже люди - Елена Валерьевна Грозовская

лет… Пять лет – это слишком много для меня, – покачал головой Инкуб.

– И для меня…

– Нужно уговорить её сделать это раньше. Уговори, Афоня! Сам сказал, что ворон ворону глаз не выклюет…

– Я уговорю, уговорю… Об этом не беспокойся. Только мне кажется, что оминума у неё нет. Зачем обещать сделать через семь лет то, что можно сделать сразу?

– Думаешь, обманула?

– Не совсем… Думаю, надеется найти его к истечению срока. Зачем тогда ей Алкея?

– Какого-то влюблённого волка она собирается обратить в человека. Уж не тебя ли, Афоня? И тогда через семь лет ты её обратишь и спасёшь от смерти? Только человек может обратить… Остаётся понять, насколько сильно ты влюбился, чтобы сделать это. Между вами уже что-то было?

– Не было, – огрызнулся Афоня, – какое это имеет значение? У тебя с твоей тоже ничего не было, однако ты на всё готов ради неё. Лучше про оборотное зелье послушай. У него есть недостаток. Оно очень нестабильно при проявлении… м-м-м… сильных эмоций. Выброс стероидов – и пиши пропало. Иными словами, чтобы удержаться в образе, нужно быть холодным, как рыба. Я бы не упоминал об этом, поскольку знаю, что ты прекрасно контролируешь себя. Но кое-что… может вывести тебя из состояния равновесия. Девчонка… твоя пассия… Василиса жила два года назад поблизости у дальней родственницы, тётки Живы, той самой прорицательницы, что нашему Бессмертному смерть предсказала, – Афоня поджал губы, – совсем недалеко от дома Ивана Владимировича, на соседней Тюльпанной улице. Девчонка подрабатывала в кафе «Тюльпан» на Козловке официанткой, пока жила у тётки.

– Я знаю, она мне рассказывала. Эвка и Василиса встречались в этом кафе и подружились. Потому-то Эвка и пришла в тот день в усадьбу – она её пригласила.

Мызник удивлённо поднял брови:

– Ты можешь случайно встретить Василису! Избегай встречи с ней! Мы все рискуем! Держись подальше от девчонки, иначе погубишь и себя, и её, и всех нас! И королеве тогда не жить!

– Я справлюсь.

Афоня состроил свою любимую гримасу:

– Если всё-таки встретишь её и начнёшь обращаться… изменения начнутся с голоса – он выдаст первым. Потом – глаза. Сразу принимай оборотное – это замедлит превращение, и тут же уходи!

– Я справлюсь, – повторил Инкуб. – Ты бы лучше подумал, Афоня, как после посвящения выманить королеву Ноктиса в Дагерленд. Сама по доброй воле она туда не поедет.

– Я уговорю, – отозвался Афоня.

Инкуб искоса посмотрел на Афоню. На широкой груди в такт шагам раскачивался на золотой княжеской гривне круглый оберег. С одной стороны серебряный, а с другой – золотой. На серебряной стороне – луна, перевёрнутая рогами вниз, и древние руны… На золотой – восьмилучевой коловрат и крылатый волк Семаргл [76], поднявший вверх открытую пасть. Старинный герб славянских князей Дхолей. На цепи покороче – искусно вырезанный деревянный крест с изображением Дажьбога [77] – покровителя волков.

Руны старославянские. После крещения Руси изучение руницы каралось смертью. Все рунические записи были уничтожены, а камни с рунами в храмах и на капищах были расколоты на мелкие осколки…

Инкуб нахмурился. Возможно, это единственная сохранившаяся надпись в мире, сделанная на старославянской рунице…

– Куда мы идём?

Афоня поскрёб рыжую щетину на подбородке, выплюнул соломинку и наконец ответил:

– В оранжерею, за розой.

– Но розу только цари бессмертные могут сорвать.

Афоня усмехнулся:

– Сильно же тебе Этернель по башке треснул – всю память отшиб… Ты, конечно, знаешь, кто ты, демон?

– Я – Инкуб.

Афоня щёлкнул пальцами:

– Точно. Но Инкуб – это прозвище, не имя. Там, в Дагерленде, куда мы отправляемся, таких инкубов полно… разных рас и разных верований, но всё же ты отличаешься от них, полукровка. Всем известно, бессмертные могут иметь потомство только от смертных женщин. Демонессы бесплодны. Девочки от таких браков рождаются смертными, способными к зачатию, а мальчики…

– Бессмертными… да, я знаю, – Инкуб пристально смотрел в хитиновые, каурые глаза Афони.

Такие, как мызник, всегда ведают больше других. Чутьё ликановское, ничего не попишешь. Инкуб переспросил:

– Но со мной не так, да?

– Ну да, не так… Твоя мать – сама бессмертная Лада, а отец – царь русский Боголюбский!

Инкуб посмотрел на мызника. Оборотни никогда не врут.

– Лада? Богиня Лада? Моя матушка? И давно ты знаешь?

Дворецкий кивнул и вдруг хрипло и громко рассмеялся, спугнув стайку воробьёв в кустах.

– Давненько… год уже.

– Я тоже давненько. – Инкуб усмехнулся. – Молчал год, что же сейчас проговорился?

– В Старом Капеве, зимой, в день, когда уходили в поход, стою на помосте. Передо мной море людское волнуется. Вижу ряды Садка у оцепления, Горын стоит, за ним Василиса… И так давнее вспомнилось ясно. Хотел всё тебе ещё в Старом Капеве рассказать, но ты же знаешь, как там повернулось, не до того было – не успел…

Афоня поморщился, как от зубной боли, и косо взглянул на Инкуба.

– За полгода до похода в Галич… в начале изока [78] вернулся я из Старого Капева в «Зелёный Дуб». Помнишь, ногу мне посекли сильно, и не смог я с тобой, впервые за всю нашу дружбу, в поход пойти. Остался при царе. Государь по старой памяти попросил меня за обедом вина ему в чашу подливать. Честь царская – стольнику работа лёгкая.

Как обычно, в первую седмицу [79], к Бессмертному брат Корней Горыныч в гости наведался. Остался обедать. Я прислуживаю, а самого трясёт, башка раскалывается – никак я не могу к переходам временным приспособиться. И вода мне не та, и еда, а пуще всего – погода заедает. В Лукоморье уже зима, а тут ещё лето, там год проходит, а в «Зелёном Дубе» – только месяц отлетел. И нога к дождю ноет – хоть отрубай. Хожу вокруг стола, клюкой стучу, ногу волочу, как старая бабка. Вина выпью – полегчает на время.

Сели братья после обеда в карты играть, мальвазию попивать. Разговаривают свободно – для них прислуга, как стена – и есть она, а глухая. Я прислуживаю, вина в чары подливаю, сам попиваю. Братья о том о сём говорят, я о своём думаю. Тут разговор о тебе зашёл. Каков ты молодец да храбрец, как ещё пять лет назад проявил себя на Хороле, как самого князя половецкого Кобяка в полон взял.

Горын головою кивает, мол, молодец, настоящий божий тур.

Я наливаю, да к разговору прислушиваюсь. Речь пошла о беспутном пьянице князе Владимире [80], которого выгнал отец из Галича. Что, мол, раньше родня не принимала его, опасаясь князя Ярослава Осмомысла. А теперь, когда Осмомысл умер, князь Владимир завладел отцовским столом в Галиче в обход брата своего сводного