Мертвецы тоже люди - Елена Валерьевна Грозовская

рубаха на подоле и пурпурный бархатный плащ болтаются рваной грязной бахромой. Увешан мечами, костенями, ножами, как морской разбойник. В руке – мешок.

Вошёл, поздоровался, поклонился, царю-батюшке руку поцеловал.

Горын встал, обнялся с тобой и скривился:

– Чем от тебя так пахнет, Иван-царевич?

– Аиром, Горынушка, аиром… Люблю люльку с аиром выкурить.

– Тебе в баню надо, мой бард.

– Потом… вечером… Как же у вас тут жарко! – Ты отбросил в сторону мешок и скинул лохмотья бархатного плаща.

– Чья голова в мешке, мой бард? – спросил царь.

– Хана Козла Бурновича. Отъездился, поганый… К вечеру вернусь в Старый Капев. Должок ещё один заплатить надобно…

Кощей одобрительно кивнул:

– Езжай, Иван-царевич, езжай, сын мой, уплати должок. Так ты из-за Козла приехал, мой бард?

– Не только, государь.

Тут ты сел на стул, положил ноги на другой, откинул прядь с прекрасного чела и взглянул на Горына.

– Я жениться надумал, государь-батюшка.

Кощей кивнул:

– Женитьба дело хорошее. Давно пора. Кого имеешь на примете?

– Пока не выбрал. Хочу объявить в Лукоморье смотр невест.

Я услышал, как Горын скрипнул зубами и опустил голову, чтобы ты не заметил, как налился яростью его взгляд.

Ты отпил из чары и продолжил:

– Всех девушек, всех сословий и званий приказано собрать в Старом Капеве. Я уже подписал указ и отправил во все концы Тридесятого царства. Этот свиток вручаю вам лично, государь. Ибо на смотр должны быть приглашены все без исключения девицы и царские дочери тоже. Отцы, утаившие дочерей, лишаются родового имени, титула, дома, семьи, земли и изгоняются из страны под страхом смерти… вместе с остальными членами семьи. Так гласит закон…

Кощей и Горын молча смотрели на тебя.

– Извините, что наследил – я должен откланяться… Честь имею.

Ты поднялся, поклонился в пояс и был таков.

Горын схватил мешок с башкой Козла и со всей силы швырнул её в открытое окно. Под окном гулко хрустнуло.

– Наглец! – прошипел Горын.

Дверь открылась и показалась твоя запылённая голова.

– Государь мой, позвольте забрать боярина Афанасия Дхоля в поход. Не то он сопьётся тут к чертям собачьим.

– Иди! – махнул рукой Бессмертный.

Афоня прищурил каурые глаза, взглянул на Инкуба по-волчьи:

– О чём разговор у них шёл дальше, я не слышал, поскольку ты волок меня по коридору вон из поместья, за что я тебе очень благодарен, но догадаться нетрудно… Думаю, обсуждали они, как Василису в Лукоморье заманить, чтобы сама пришла, по доброй воле».

* * *

«Я всё ещё спала. Сон затягивал меня в свои дебри всё глубже. Слои сновидений, как прозрачная кисея, запелёнывали меня, круг за кругом. Я видела эти слои и плавно переходила из одного в другой. Мне не хотелось просыпаться. Вот бы остаться во сне. Во сне так тепло, так покойно. Вот возьму и не вернусь. Останусь бродить среди сновидений… В пустоте… Я представила себе осеннюю гладь пруда с широкими ладошками кленовых листьев. Серая белка карабкается на сосну. Горит костёр из осенних листьев в парке. Странно горит… без копоти… без дыма… Вот поверхность пруда пошла широкими кругами, и тупая змеиная голова метнулась к берегу, стряхивая с блестящих чёрных крыльев потоки прозрачной воды.

– Василиса-а! – произнёс дракон зычным голосом, и чешуйчатое тело двинулось ко мне.

Я вздрогнула и пришла в себя. Рассветный свет стоял в окнах белым ореолом. Предметы в комнате отбрасывали длинные чёрные тени. Я по-прежнему в поместье «Зелёный Дуб». Пошевелила ногами, руками. Ничего не болит. Чувствовала я себя даже бодро, но послевкусие после снов осталось неприятным.

«Приснится же такое! Чур, наверное, разгадал бы этот сон…»

«Сколько же я спала? День, два? И где Аргиз?»

Я приподнялась на локте:

– Аргиз! Где ты?

– Его нет, – ответил молодой знакомый голос из сна, и я вздрогнула всем телом.

У двери моей спальни, свободно раскинувшись в кресле, сидел Инкуб. Вероятно, я всё ещё сплю.

«Ты спишь, ладо», – отозвался тихий голос.

Я вспомнила, как лежала в опочивальне в Старом Капеве. Сил не было, чтобы поднять голову, но я приоткрыла глаза и слабо произнесла:

– Пить…

Казалось, голос не мой, до того тихо он звучал, как ручеёк.

Тут же из кресла рядом с кроватью поднялся Инкуб и, наклонившись надо мной, поднёс к губам канопку с питьём:

– Пей, ладо.

Я приоткрыла глаза шире. Инкуб был один. Он напряжённо смотрел на меня. В запавших ямах глазниц слюдой блестели белки.

– Что со мной? – голос прошелестел еле слышно.

– С лошади упала, поранилась.

Я попыталась подняться, но Инкуб положил мне руки на плечи:

– Лежи… Тебе нельзя двигаться.

– Тело затекло… Не чувствую ног… Я не помню, чтобы падала с лошади.

– А что помнишь?

– Снег помню.

«Я вспомнила шатёр и белое свечение снега. Он падал и таял, не долетая до земли. Рядом горел костёр. Собота сноровисто кидал в огонь хворост, ветки орешника, охапки сухой травы – запас, приготовленный на ночь. Он мельком взглянул на меня, прикованную к шесту, и опрокинул в рот бутыль медовухи. Кадык поднялся несколько раз и опустился. Огонь заревел, взлетев высоко. Яркие искры раздвинули снежную пелену».

Инкуб приподнял мою голову, и я сделала несколько глотков прохладной воды.

– С… Собота… предатель… – прошептала я.

– Я знаю, не думай о нём.

– Я не открывала временной проход…

– Не думай об этом. Тебе нельзя волноваться.

«Рёв костра смешивался с воем метели. Собота, пьяно пошатываясь, подошёл ко мне.

– Я бы разрезал тебя на мелкие кусочки и отослал к твоему возлюбленному Инкубу Острому в плетёной корзинке, но, боюсь, тогда твой папаша не отдаст мне полцарства… Мы так с ним договаривались, если Инкуба погублю.

– Против Инкуба у тебя кишка тонка, – ответила я смело, перекрикивая шум костра.

– Посмотрим… против орды твой царевич не сдюжит. Один в поле не воин.

Он подошёл к моей лошади. Она шарахнулась, присела на задние ноги. Собота намотал уздечку на кулак, чтобы лошадь не встала на дыбы. Достал кинжал и быстро полоснул коня по шее. Кровавая струя залила ему грудь, задымилась в холодном воздухе. Конь захрипел, дёрнул что есть силы, но Собота держал крепко и стоял, как скала. Лошадь упала на колени и грузно повалилась на бок.

Собота взял меч и с размаху отрубил коню голову. Снял наголовье и узду, голову насадил на шест орешника. Он начал танец, от которого волосы поднялись дыбом.

– Приходи, Инкуб Острый! Приходи! – сорванный хриплый голос перекрывал гул метели и костра.

Он призывал Инкуба, пока костёр не убавил жару наполовину. Метель стихала, снежный заряд ушёл, оставляя лёгкие искорки снежинок и чистое голубое небо».

– Я не открывала