Мертвецы тоже люди - Елена Валерьевна Грозовская

Конечно, он хотел бы исцелиться, целовать её и уж тем более то-сё…

– Хорошо, я согласен. Куда надо ехать?

– Вот это другой разговор! – обрадовался рыжий. – А уж во мне не сомневайся. Вернёшься и эликсир сразу же получишь. Заживёт рана, болеть перестанет, на человека будешь похож. Конечно, заклятье лучше уж снять – чтобы наверняка. А то скажешь, что я обманул тебя, обидел.

– Не скажу, – отрезал увечный, – говорю же, заклятье только через три года силу потеряет…

Рыжий покачал головой. Он заметно волновался. Речь его изменилась, слова зазвучали ветхозаветно, по-древнерусски.

– Къняже, ты са на меня не гневаи. Симо же ти люди сулити много тебе, мой баръдъ.

– То мне ведомо, Афанасий. Адрес давай.

– Вот адрес. – Афоня успокоился и, протянув сложенный вдвое машинописный листок, заговорил уже без ветхозаветности: – Как доберёшься до Дагерленда, сразу же звони мне на сотовый… А теперь давай приведём тебя в порядок, не то всю округу распугаешь.

Рыжий открыл флакон, вылил содержимое на угол носового платка и протянул раненому:

– Вот… это первая порция. Приложи к рубцу и держи. Через час, когда рана затянется, приходи к парковым воротам. А я пока пойду… Она сказала, лучше прилечь на время…

– Она сказала? – Увечный схватил рыжего за горло и, приподняв, толкнул к стене, так что с потолка посыпалась побелка.

– Отпусти, демон! – прохрипел Афоня. – Девчонка эликсир сделала, кто же ещё, и передать тебе просила!

Рука калечищи разжалась, и рыжий повалился на пол.

– Осталась ещё силушка, это хорошо… Приложи платок, а через час поговорим! Фамильяра не забудь! – Афоня, кряхтя и кашляя, встал, отряхнул отглаженные, острые стрелки брюк и, чертыхаясь, вышел вон.

Раненый запер дверь и, как был, в пальто повалился на кожаный диван. Развернул свиток и прочёл:

«В лето 7271 года от сотворения мира прекрасная валькирия Светлая Гондукка, Всадница волка, заклинательница змей, повелительница серебряного копья в Облачном городе Кладурбим, что в Ноктисе, создала волшебное снадобье, способное вернуть первоначальный облик заколдованному человеку или превратить бессмертное существо Ноктиса в человека. Гондукка назвала снадобье Оминум – превращающий в человека.

Она наполнила снадобьем двенадцать сосудов и раздала сёстрам-валькириям. Если несколько капель снадобья нанести на лицо заколдованного, то он сразу же примет первоначальный вид и останется в таковом до конца своих дней. Бессмертный демон или ангел, желающий принять человеческий облик, должен выпить напиток, состоящий из настойки пиона и Оминума, в расчёте одна капля на один сим веса. Та же пропорция сохраняется для всех бессмертных и смертных, исключая ликанов и мореев. Их превратить в человека может только человек. Хранить снадобье надлежит в полной темноте…»

Увечный дочитал до конца, перечёл ещё раз, задумался и, отложив свиток, накрыл правую щёку платком с эликсиром… Глаза закрылись, и приснилась она. Податливая, тёплая, загадочная. Нежные руки манили и обещали неземное блаженство.

Во сне он грубо тискал её, но она принимала и ласки, и грубость, разжигая и без того ненасытную страсть.

Калека застонал тихо, да так, что дрожь пробрала бы всякого, и сбросил со щеки платок. Открыл воспалённые глаза, дотронулся до рубца. Рана болела по-прежнему, всё сильнее, час от часу.

«Лучше умереть, чем так мучиться!» – Увечный малодушно взял кинжал со стола и, обнажив клинок, направил в горло.

«Святая Богородица Пирогощая [75]… прими душу раба тваго Ивана…»

Он закрыл глаза и занёс руку для смертельного удара.

За приоткрытой рамой окна послышалось шумное пыхтение. В окне показалась симпатичная, мохнатая мордаха, и с подоконника на стол скатился круглый, как шар, рыжий волчонок. Щенок опрокинул бутыль с терновым вином, и та, упав со стола, разбилась в дребезги.

– Чёрт, Мгелико! Ты не вовремя! – процедил сквозь зубы калечный.

– Вовремя! – Фамильяр радостно тявкнул в ответ, улыбнулся, обнажив острый ряд сверкающих, металлических клычков, и принялся слизывать с пола лужицу вина.

Калека вложил кинжал в ножны, поднял платок, прижал к щеке. Теперь он держал эликсир долго, пока минутная стрелка на сошлась с часовой на десяти утра.

* * *

Инкуб поднялся и посмотрел в зеркало в прихожей. Чёрные прямые волосы, подстриженные неровными прядями, падали на щёки и высокий лоб. Он откинул их рукой, открывая суровое лицо. От страшного рубца не осталось и следа. Лишь тоненькая, будто ниточка, белая полоска напоминала о смертельной ране.

Увечный взглянул в отражение и подумал, что парень в зеркале, пожалуй, красив. Худое мужественное лицо оттеняла тёмная щетина, рельефные мышцы шеи выделялись в вырезе сорочки, глубокие кобальтовые глаза, с яркими синими ободками на зеницах смотрели спокойно и отчуждённо.

«Шанс найти оминум один на миллион, зелье давно утеряно. Но нужно постараться… даже если уйдут годы, он найдёт, обязательно найдёт… и станет человеком… и одолеет дракона… и завоюет её… свою невесту…

– Иван! Ай, какой красавчик! – завилял хвостом волчонок и улыбнулся, свесив на бок розовый длинный язык.

Исцелённый нагнулся и потрепал острые уши щенка – фамильяра он понимал без слов.

– Иван! Вано! Мой бард! – не унимался Мгелико.

Когда-то, очень давно так звала его мать. Иван не помнил, когда видел её в последний раз. Да и суждено ли свидеться…

Для всех остальных он Инкуб. Есть ещё одно имя, которое знает только хозяин.

В мраке ночи Бессмертный зовёт его Аргиз.

Инкуб посмотрел в окно. В далёкой голубой дымке привиделись над остроконечными пиками тёмных елей белые, оплавленные, как платина, вершины древних гор. Там далеко жили предки пращура Радегаста, ждала мать… Инкуб смутно помнил светло-русые, золотистые волосы и голову, склонённую над люлькой. Он не помнил ни улыбки, ни рук, ни черт лица, но глаза матери видел ясно: голубые, по-молодому быстрые, в контуре длинных, тёмных ресниц. Она пела ему, жаль только не вспомнить что…

Инкуб подхватил волчонка, нацепил на шею кожаный ошейник:

– Знаю, знаю, не любишь, но придётся потерпеть… нам предстоит работа. Пойдём-ка в усадьбу.

Афоня ждал его у входа в парк. Инкуб задержался у ворот, бегло взглянул на окна третьего этажа и отвернулся. Рыжий рассказывал о Дагерленде, Инкуб кивал, слушал вполуха. Голос у Афони хриплый, сухой, надрывный, будто перекатывался в глотке звериный рык. Такой голос совершенно не подходил лощёному дворецкому, не вязался ни с изысканной «бабочкой», ни с кипенно-белой сорочкой с сапфировыми пуговицами.

Медленно шли они прочь от усадьбы по аллее, уходившей в парк. Между стенами изгороди из сросшихся крон вечнозелёных туй стоял полумрак. Но вот ветер изменил направление, и Инкуб встал как вкопанный. Она рядом, с подветренной стороны, и он чувствует её присутствие.

Инкуб обернулся. Из-за угла дома вышла юная девушка в светлом пальто и встала у скамейки, на которой