Мертвецы тоже люди - Елена Валерьевна Грозовская

Отнеси царевну Василису в её покои. Вызови Индру – пусть посидит с ней. К Инкубу ни ногой! Сам разберусь. И чтобы никому ни звука! Вернёшься и расскажешь подробно, как дело было, как Великий бард войско вражеское положил.

– Слушаю, государь, – поклонился мызник.

Когда Афоня с Василисой на руках скрылся за дверью, Бессмертный подошёл к окну. На туевой аллее, уже у самого выхода из парка в лес, он заметил Инкуба, быстро шагавшего к хижине.

– Посмотрим теперь, как сильно ты любишь, Иван-царевич.

«Ибо крепка акы смерть любовь…»

Когда Василиса открыла глаза, профессор Этернель склонился над ней:

– Как вы себя чувствуете, дитя моё?

– Где Инкуб… где Иван-царевич? – спросила Василиса слабым голосом.

– Ушёл в поход. Велел кланяться и скоро не ждать. Посмотрите, Василисушка, что я принёс… Это роза.

– Красивая… – Василиса прикрыла глаза и отвернулась к стенке.

– Она не просто красивая… а волшебная. Всего одна такая на земле. Сорт Алкея. Растёт в моей оранжерее в «Зелёном Дубе». Стоит сорвать лепесток – тут важно не ошибиться, лепесток всего один из первого внешнего ряда, – и ты забудешь всё, что было, начиная с первого дня в Старом Капеве и заканчивая днём сегодняшним. Если просто вдохнуть аромат – можно всё вспомнить или забыть, но ненадолго. К сожалению, действие лепестка длится всего два-три года. Ты всё вспомнишь, когда другой такой лепесток коснётся твоих рук.

Ёнда! Да будет так!»

Глава 20

«Этернель заявился к Инкубу в хижину вечером.

Инкуб лежал на диване и чуть ли не грыз подушку от страшной боли в лице.

– Ты отравил кинжал? – простонал он.

Бессмертный бросил на стол пучок сухой травы, нагнулся над страдальцем и хмуро произнёс:

– Это кинжал Соботы. Он отравил, но я знал об этом. Последняя велесова метка – на лице, помнишь? Яд ноктинианской ведьмы. Рана никогда не затянется. Ёнда! С этого дня ты не сможешь и пальцем дотронуться до Василисы. Лишь только жар любви вспыхнет в крови, она сгорит в твоих объятиях. Не хочешь её смерти – не приближайся. Пока носишь эту метку – и не мечтай о ней, бессмертный князь Инкуб Острый…

Инкуб попытался пошевелиться, но тело не слушалось. Слабость овладела членами. Даже воздух казался тяжёлым, неподъёмным на ослабевшей груди.

Этернель подошёл к камину, снял с огня котелок с кипятком и бросил в него щепотку снадобья.

– Не ожидал от тебя, мой бард… Ты, однако, смельчак. Осмелиться влюбиться в мою дочь, зная о предсказании. Тут надо быть или глупцом, или храбрецом. Неужели ты думал, что я позволю сбыться предсказанию? Неужели думал, что я допущу свадьбу?

– Я за жизнь не держусь, в отличие от тебя… – прохрипел Инкуб, – мне без Василисы жизнь не мила… Что тянешь? Доделай, что начал… теперь это проще простого, Бессмертный.

На худом лице Этернеля мелькнуло удивление.

Бессмертные могут убить друг друга единственным способом – срубить голову с плеч. Кол осиновый или пуля серебряная – это всё людские дела, да и не действуют они на демонов.

На столе у дивана лежал отточенный, обоюдоострый нож Инкуба. Бессмертный покосился на обессиленного барда – одно движение, и нет его.

Но профессор вложил нож в ножны, подошёл к очагу и отлил в глиняный бокал горячего отвару из котелка.

Поднял голову раненого, поднёс к губам напиток:

– Ёнда! Пей! Сейчас мне не нужна твоя смерть. Послужишь ещё… Пей… отвар голубиной травы и полыни… боль снимет, но не излечит. Великий бард, растерял ты свою силу великую на Василису.

– Василиса того стоила…

– Одного ты не знаешь, Иван-царевич… Все вы попали в мою ловушку. И ты, и Василиса, и Собота… Это ведь я ему полцарства обещал, если он свадьбу царскую сорвёт и орду в город приведёт. Я и проход временной ему и орде открыл, да так, чтобы на Василису все подумали… Чтобы не смогла она больше жить в Лукоморье, за тебя замуж пойти… Вот Собота тебя и заманил.

– Подлец! – прохрипел Инкуб. – Она же дочь твоя. В твоей власти тебе Василиса не помеха.

– Не скажи. Если у дочери царя рождается сын, то он имеет право править, если у царя нет наследника. Так царь Гостомысл Рюрика призвал, своего внука, сына дочери Умилы. По лествичному праву престолонаследия, кто на старшей дочери царя женится, тот и править будет, если нет мужского потомства. Так твой родственничек, царевич Гюргий, братец единокровный, сын отца твоего, князя Андрея Боголюбского, на царевне Тамаре в Колхиде женился. Сейчас правит, в походы ходит. Правда, надолго ли? Говорят, царица Тамара сама царствовать хочет. Такая же змея, как Марья Моревна… Уж она сына самого Боголюбского – святого воина русского, таким иродом представит, чтобы самой власть взять да ублюдка от давнего любовника наследником представить… Значит, недолго царю Гюргию на троне быть…

– Подлец ты, и Собота твой собака, червь земляной…

– Ты за царевну с ним посчитался! И я бы посчитался, не сомневайся, Иван-царевич. Я предателей не люблю. Кто однажды предал, предаст и в другой раз. Он-то, поди, обрадовался, что без защитника меня оставляет.

– От него одна голова осталась, и та скоро сгниёт, – выдохнул Инкуб. – И так со всяким будет, кто невесту мою обидит. Я отомщу…

Этернель склонился над обессиленным Инкубом:

– Это мы ещё посмотрим, Иван-царевич! Ёнда! С этого дня отзываться станешь на имя Аргиз. Быть тебе до зори чёрным, как ночь; быстрым, как ветер; страстным, как огонь; злым, как дьявол… волчья сыть… Ёнда! Ёнда!!! Только таким ты сможешь дотронуться до царевны… в образе зверя… Заклятье моё снимет девица, если понравишься ты ей… мара болотная, и назовёт она тебя по имени, что мать дала при рождении… травяной мешок… да поцелуй подарит! Лишь тогда власть моя над тобой кончится! Ёнда!

Инкуб сделал обжигающий горло глоток, и холод железными тисками сдавил члены.

А Этернель продолжал:

– Ёнда! Над тобой власть моя закончится, но не над Василисой! Лишь произнесёт она твоё имя истинное, в далёкой стране у Кавказских гор женщина, приходящаяся ей роднёй, станет шить платье из лягушечьих шкурок. Оденет Василиса платье, и быть ей лягушкой до конца дней своих! Никто не отменит заклятья, лишь смерть моя всё отменит! Пока имя своё не услышишь, до того дня Инкубом будешь днём, а ночью – Аргизом… Ёнда! Как услышишь имя своё – рана на лице в тот же час затянется, только шрам беленький останется! Ёнда!!!

Голос Этернеля тонул и растворялся в тишине. Инкуб слышал обрывки фраз. Они долетали до него, как сон или бред.

«Василиса!!!»

Этернель улыбнулся и откинул со лба больного слипшиеся