Мертвецы тоже люди - Елена Валерьевна Грозовская

знаешь, где у Инкуба спальня.

– Откуда мне знать? – огрызнулась Василиса. – Я здесь впервые. Наверное, тут, за этой дверью.

Она толкнула дверь, блестевшую тёмно-бордовым лаком.

– Палисандр, – уважительно погладила рукой лаковую поверхность Эвка, – дорогая вещь! Поверь, я разбираюсь. У меня дядя краснодеревщик, реставрирует уникальную мебель. У нас с мамашей (давно, ещё до смерти отца, когда мы жили на набережной Шевченко в высотке) был старинный секретер французской работы… Тоже с палисандровой отделкой. К сожалению, секретер пришлось продать. Стоит теперь в антикварном салоне дяди Бори и ждёт покупателя. За пять лет так никто и не купил. Я на память ключ стащила от потайного замка. Всё равно никто, кроме меня, не знает, как он открывается. Мать говорила, что потайной механизм сам Бомарше делал, и утверждает, что это его секретер. Там даже клеймо стоит. Хочешь посмотреть на золотой ключик!

Василиса удивлённо посмотрела на подругу:

– Ты ключ с собой носишь? Зачем?

– Ну, не знаю… как воспоминание о прежней жизни, – Эвка вынула из-за воротничка платья цепочку старинной работы с небольшим, в полпальца в длину, ключом. – Видишь клеймо? Четырёхлистник с птицей и латинская буква «А».

– Вижу. Такое же изображение на головке ключа, – Василиса потянула Эвку из комнаты, – это точно не спальня. Гардеробная! Значит, спальня в соседней комнате… Пойдём туда! Да, интересный ключ. Почему же на клейме «А», а не «В» – de Beaumarchais, Бомарше?

– Признаться, меня это тоже всегда интересовало. Мой дядя повернут на антиквариате и все уши мне прожужжал, что подлинное имя Бомарше – Пьер-Огюстен Карон. А Бомарше – фамилия первой жены, которую он, говорят, отравил из-за наследства. Она носила странное, совсем не французское имя, Франкё-Гондукка.

– Писатель Бомарше… Вот спальня!

– Прежде всего он был известнейшим часовым мастером. Знаешь, это же Бомарше изобрёл анкерный спуск… Но кто же этот таинственный «А»? Здесь темно… шторы задёрнуты.

– Подкрути фитиль у лампы!

Эвка подкрутила фитиль, и помещение озарил мягкий, жёлтый свет. Широкая постель, застеленная покрывалом из меха куницы, занимала полкомнаты и стояла резным дубовым изголовьем к стене. Из высокого окна из-за задёрнутых гардин лился солнечный свет. Луч, пробившийся в проём между шторами, ярко осветил противоположную стену и большую картину, нарисованную сепией. На полотне была изображена изогнувшаяся в экстазе обнажённая женщина, получавшая ласки от мужчины, лицо которого находилось в непосредственной близости от её живота. В женщине, разметавшейся на постели, удерживающей голову возлюбленного у своего лона, Василиса узнала себя, а в обнажённом мужчине – Инкуба.

– Холостой мужчина имеет право немного пофантазировать, – произнесла Эвка после паузы, – ну он, прямо Роден!

Василиса нервно сглотнула, не в силах оторвать взгляд от картины.

– А ты ещё говорила, что Инкуб на тебя не смотрел. Да он только на тебя и смотрит!

Эвка осеклась на полуслове и показала пальцем на столик у кровати.

Василиса при тусклом свете масляной лампы вначале ничего не заметила. Но приблизившись, увидела в углу большую стеклянную урну, внутри которой находилась человеческая голова. Выражение лица Соботы, даже с полуприкрытыми глазами, было несколько удивлённое.

– Так это правда… Он действительно подох! – Василиса плюнула в ненавистный оскал. Её лицо, раскрасневшееся от быстрого бега, выражало злорадство и торжество. Некоторое время она смотрела в изуродованное маской агонии лицо, потом повернулась к Эвке:

– Наверное, Афанасий рассказал, что было со мной в плену? Собота надругался надо мной?

Эвка пожала плечами:

– Зачем про такое спрашивать…

– Рассказывай!

– Ладно, слушай…

Инкуб с Афоней скакали по следам Соботы, пока не набрели на шатёр в степи. Рядом никого, костровая яма остыла.

– Они ушли ещё ночью, – заметил Афоня, наклонившись над потухшими углями.

Инкуб отодвинул полог шатра и… увидел тебя.

Ты была прикована к столбу. Руки стянуты над головой, зацеплены на крюк. Распущенные волосы, спутанные от сгустков крови, повисли сосульками вдоль обнажённого тела. Лицо в кровоподтёках, губа разорвана, на теле ссадины и синяки. Платье на земле в грязи… И под сердцем кинжал.

Казалось, что ты будто только умерла. Ещё тёплая была…

Увидев тебя, Инкуб издал такой дикий крик, что степь дрогнула.

По небу птицы с шумом пронеслись, по земле звери и гады пробежали. Вода в реке забурлила, небо молния расколола.

Крик Инкуба был так ужасен, что пробудил тебя от смерти… Ты судорожно вздохнула, вздрогнула всем телом, и Инкуб бросился к тебе.

– Кинжал в миллиметре от сердца прошёл… Чудом жива осталась, – пробормотал потрясённый Афоня.

Инкуб осторожно вынул кинжал из раны, крови почти не было.

– Её нужно согреть! Бедняжка совсем окоченела.

Инкуб снял руки пленницы с крюка и приказал Афоне:

– Положи япончицу на землю и помоги снять кольчугу! Согрею её! Своей япончицей прикроешь нас!

Инкуб бережно положил тебя на густой волчий мех, разделся и лёг рядом, прижавшись.

Афоня накрыл сверху япончицей:

– Сейчас костёр разведу, сразу согреешь её.

Он вышел, вскоре вернулся с охапкой хвороста, быстро развёл огонь, поставил треногу, зацепил на крюк котелок с талым снегом. Разделся сам и лёг рядом.

Когда Афоня дотронулся до тебя, ему показалось, что он коснулся льда. До того ты была холодная.

– Она не умрёт, мой бард. Мы её выходим.

На Инкуба было страшно смотреть. Лицо его потемнело от гнева. Облик постоянно менялся, глаза чернели, и будто бы орлиный клёкот вырывался у него из груди.

– Мы найдём его, Инкубушка, найдём! Вот только царевну до Старого Капева довезём и сразу в путь тронемся. Собота к половцам подался. Найдём!

– Убью собаку! Задавлю, как клопа!

– Убьёшь конечно… теперь главное, чтобы девушка выжила.

Инкуб замолчал. Он неотрывно смотрел в неподвижные девичьи веки.

Казалось, что минуты растянулись в часы. Так долго согревалось твоё тело. Инкуб рдел под япончицей, как печка, а ты была холодная как лёд.

Но вот Инкуб поднял голову:

– Ты слышал?

Почти не ощутимый удар сердца отозвался в его груди.

Спустя мгновение Афоня почувствовал ещё один слабый удар.

– Вот видишь, мой бард! Мы её выходим!

– Василису нельзя перевозить, рана откроется. Слишком много крови потеряла. Ребро сломано. Может, и два.

– Кровавой пены на губах нет. Значит, только трещина, лёгкие не пробиты, – успокоил Афоня.

Инкуб приподнял верхнюю губу больной и сглотнул. Во рту была кровь.

– Губы разбиты, но зубы целы… По всему телу синяки и ссадины, а на внутренней поверхности бёдер крови нет…

– Не мучай себя, мой бард. Если что было, через месяц-другой видно будет…

Инкуб вскинул на Афоню сверкающий взгляд:

– Ты не мог бы заткнуться.

Инкуб повернул девичью голову и ощупал затылок. У основания налился крупный желвак.

– Крови нет, – пытался успокоить его Афоня.

– Правая рука висит как плеть… вывернута.