Виланд - Оксана Кириллова

отвечали целиком за хозяйственную деятельность СС начиная от покупки авторучки и заканчивая размещением войсковых частей. Впрочем, нашу управленческую группу D – так теперь называлась наша Инспекция – оставили в Ораниенбурге в привычном корпусе, только табличку на входе поменяли. Функции же у нас фактически не изменились – мы по-прежнему оставались административным средоточием всей системы концентрационных лагерей, и, по сути, никакое более-менее серьезное решение там не принималось без контакта с нашим департаментом: все назначения и переводы по службе, распоряжения, ответы по ходатайствам, решения о присвоении званий, дисциплинарные взыскания – вся жизнь лагерных СС все так же шла через управленческую группу D. Непосредственным сердцем этой группы все еще оставался Эйке, правда, в данный момент он находился где-то на Восточном фронте, в районе местечка Демянск. Новости о его дивизии вновь и вновь доказывали: если уж папаша берется за что-то, то делает это на совесть, – Эйке и его «мертвоголовые» успели навести шороху в Бельгии и на севере Франции, с блеском отметиться в Прибалтике, а под Лужно «Мертвая голова» в одиночку уничтожила три дивизии противника. Награды сыпались одна за другой: вначале дядя Тео приторочил планку к Железному кресту второй степени, затем получил Железный крест первой степени и, наконец, Рыцарский крест с дубовыми листьями. Заткнули рты даже те, кто недовольно ворчал, мол, Эйке – мясник, которого никоим образом не волнуют потери личного состава, доходившие до невообразимых цифр. Обвинения в сумасбродстве сменились восхищением отчаянной и беспримерной отвагой.

– Слышали, Эйке сумел прорваться сквозь окружение?!

– Вырвался старый вояка из котла, из самого адища удрал!

– Да этому черту ад – дом родной!

В отсутствие папаши руководил нашим отделом его заместитель Рихард Глюкс. В его большом и светлом кабинете на первом этаже регулярно собирались руководители всех подотделов, на которые был разбит наш департамент. Артур Либехеншель возглавлял центральный отдел, следивший, чтобы все приказы от Поля и из штаба рейхсфюрера были доведены до руководства лагерей. Также люди Либехеншеля собирали все статистические данные по составу заключенных, отслеживали переводы в другие лагеря, вели учет выпущенных на свободу и умерших, причем как отправленных в газовые камеры, так и скончавшихся от болезней, при попытке к бегству и во время наказаний. Отделом, отвечавшим за работу заключенных, руководил недавно назначенный на эту должность Герхард Маурер, по слухам, любимчик Поля. Впрочем, мы быстро убедились в правдивости этих слухов: как опытный тренер, Освальд Поль взялся перетряхивать всю команду комендантов, сразу дав понять, что лагерные СС на пути серьезных перемен. И разговоры касательно этих перестановок Поль вел не с Глюксом, а непосредственно с Маурером. Так мы уяснили, кто теперь реальная власть в нашей управленческой группе. Впрочем, утомленный Глюкс и не особенно сопротивлялся, довольствуясь тем, что номинально бразды правления, а также роскошный кабинет официального руководителя остались за ним. За лето Поль и Маурер поменяли практически всех комендантов, не тронув лишь четверых: своих управленцев сохранили Бухенвальд, Маутхаузен, Аушвиц и Нидерхаген. Разобравшись с высшим руководством лагерей, Поль вознамерился переворошить и остальные звенья. Вскоре в лагеря поступило распоряжение составить списки блокфюреров, которые долго находились на одном месте, – так Поль планировал осуществить круговорот переводов, чтобы расшевелить «чертово лагерное болото», как он сам выразился, «которому пора бы начать приносить рейху деньги». Все прекрасно понимали, чем вызваны такие решения: вопрос быстрой победы уже не был таким очевидным, а фронт отчаянно требовал вооружения в количестве, с которым тыл теперь просто-напросто не справлялся. Военные усилия рейха нуждались в колоссальной подпитке, и трудоиспользование заключенных в полной мере, а не частично могло кардинально повлиять на ситуацию. Маурер должен был в кратчайшие сроки повсеместно наладить принудительный труд заключенных – задача, на которую раньше фактически не обращали внимания, перекидывая этот вопрос то на один департамент, то на другой, а то и вовсе оставляя его на откуп комендантам, которые сами не понимали, как им действовать в такой ситуации, по банальной причине отсутствия четкой утвержденной схемы, на которую они могли опираться. Но пока от лагерей со всех концов приходили лишь жалобы на условия и депеши с попытками выбить дополнительное финансирование.

– А при правильном распределении и грамотном планировании они должны не только обеспечивать себя, но и нести неоценимую пользу рейху, – вкрадчиво рассказывал на первом собрании Маурер, сразу же показавшийся мне толковым малым, правда, с явным уклоном в академизм.

Он собирался наладить поставку рабочей силы из лагерей на коммерческие предприятия за пределами колючей проволоки. Как всегда, кто-то видел благо в том, что теперь бесчисленные еврейские заключенные начнут приносить хоть что-то в кошелек СС, кто-то – лишнюю организационную головную боль. Не скрою, теперь я склонялся ко второй категории, ибо лично видел, чем увенчались подобные попытки, о которых я когда-то с жаром рассказывал Лине, – ничем.

Отныне все лагеря должны были регулярно отчитываться сотрудникам Маурера о количестве трудоспособных, больных и истощенных. Откровенно говоря, тех интересовали только цифры касательно трудоспособных, остальные данные они передавали в следующий отдел, отвечавший за санитарное обслуживание лагерей. Этим подотделом ведал штандартенфюрер Энно Лоллинг, его задачей было добиться, чтобы цифры, переданные ему, перекочевали обратно в отдел Маурера, но уже с пометкой «работоспособные». Доктор Лоллинг регулярно разъезжал по лагерям с врачебными проверками и курировал работу всех лагерных врачей, но на местах мало кто воспринимал всерьез и его отдел, и его самого – алкоголика, страдавшего зависимостью от морфия. Судя по слухам, коменданты даже не готовились к проверкам Лоллинга, а некоторые так и вовсе игнорировали его приезды, ссылаясь на неотложные дела. Моим личным доказательством того, что чертов Лоллинг выполнял свои обязанности из рук вон плохо, было очередное письмо от Ульриха.

«…К нам прислали студентов-медиков на практику, они делают операции на желудке и желчном пузыре заключенным. Здоровым, конечно. Навыки отрабатывают. Кажется, второкурсники. Почти все мрут под ножами этих практикантов, потому лучше бы тренировались на доходягах. У нас таких предостаточно. Накануне согнали почти сотню в лазарет, а там без всяких селекций: раз – укол, два – выноси. Фенолом, говорят, а когда не хватает, так просто воздух вгоняют. Так и почистили бараки. А кто спросит – подозрение на туберкулез. Да кто спросит-то теперь? Подробных отчетов уже никто не требует, ни тебе врачебных комиссий, ни бумажной волокиты. Никаких ограничений сверху больше нет. Потому чистим. Бараки же переполнены. Сам пока не знаю, что об этом думать. А что у вас говорят по этому поводу? Что слышно, Виланд? Не последует никаких мер?»

Я растерянно перечитал письмо. Все описываемое Ульрихом я мог отнести лишь на счет личной инициативы лагерных эсэсовцев. Конечно, вряд ли кто-то привлечет их к ответственности за это, но и прямого приказа не было. Наоборот, коменданты всех лагерей уже получили распоряжение о сохранении рабочих рук, неважно, еврейские они или нет. Отныне лагерным врачам разрешалось уничтожать лишь неизлечимо больных или тех, кто был поражен эпидемическими заболеваниями. Но, судя по всему, несмотря на все предписания, в лагерях продолжали хаотично чистить бараки. И проверить, действительно ли уничтожались только неизлечимо больные, не было никакой возможности. Вскоре ситуация настолько вышла из-под контроля, что руководство вновь было вынуждено вернуться к первоначальному плану и сделать один из лагерей единственным средоточием всех больных и неспособных к труду. Я был уверен, что жребий опять падет на Дахау, и не ошибся. Совсем скоро я получил очередное письмо от Ульриха с описанием новой волны мерзости, которой их накрыло.

«…Знаешь, что теперь самое отвратительное? Думаешь, тащить их на убой? Как бы не так! Согнали, загнали, укололи – это уже дело отработанное. Самое отвратительное – принимать транспорты, будь они прокляты! Я думал, в прошлый раз был перегной, да ошибся, они еще были крепыши по сравнению с тем, что сейчас везут. Привезли вчера из Штуттгофа. Набили вагоны так, что, подогни кто-то под себя ноги, не упал бы. Везли несколько дней, не поили, не кормили. Открыли мы эти вагоны – матерь божья! Вонь нестерпимая, стоят по колено в собственном дерьмище. Кто живой, стал выползать, а трупы так и оседали в болото говна и мочи. А нам ЭТО (Ульрих дважды подчеркнул слово, да так, что порвал бумагу) пришлось доставать и складывать на платформу. Блядство! Впрочем, и те, которые сами выползли, до лагеря не добрались. Шагов двадцать сделали, и крышка. Даже фенол тратить не пришлось. Гадко до блевоты. Мы вот что думаем: написать коллективную жалобу наверх, пусть что-то решают. А ковыряться в этом дерьме мы больше не будем! Хоть нам за это и обещали путевки