Виланд - Оксана Кириллова

склонился над ней. На солнце блеснул металл. Щипцы, разглядел я. Он запихнул их в рот трупа. Я отвернулся и тут же наткнулся на взгляд Ланса. Он кивнул.

– Перед захоронением приказано выдрать золотые зубы и снять кольца.

Ланс замолчал. Нужно было вновь повернуться и посмотреть. Я чувствовал, как тошнотворный ком подбирался все выше. Он уже распирал гортань. Сейчас будет позыв. Но нужно повернуться. Я обязан: инспекция.

– А так и не скажешь, что машины какие-то особенные, – откуда-то издалека раздался голос Ланса.

Да, фургон! Я быстро повернул голову и уставился в пустой кузов, стараясь не косить взглядом в сторону. Ланс махнул курившему рядом водителю. Тот затушил сигарету и подошел ближе. Ланс что-то сказал ему, тот понимающе кивнул.

– В общем-то, машина – она и есть машина, особой премудрости нет, только выхлоп вывели внутрь. Изнутри кузов покрыт железными листами, да двери подогнаны так, что воздух не проникает. Ну как не проникает, – усмехнулся он, ударив мыском сапога по колесу, – поначалу оно, конечно, так и есть, но вы сами видели дорогу, кочки да ухабы, а в день вон сколько ходок, только успевай туда-сюда. За пару недель заклепки разбалтываются, и появляются щели. Своих мастерских у нас здесь нет, гоняем в Коло в починку при автодорожной службе, там все подтягивают.

Я нахмурился.

– Там работают немцы?

Шульц покачал головой.

– Местные.

– То есть они видели конструкцию? Как вы думаете, они поняли, зачем это нужно?

– Не дураки, пожалуй. – Он посмотрел на гору трупов и проговорил: – Задумка неплохая, учитывая мобильность, но требует доведения до ума.

Я торопливо достал из внутреннего кармана записную книжку.

– Исходя из вашего практического опыта, какие моменты вы бы исправили?

Шульц потер подбородок и кинул вопросительный взгляд на Ланса, тот едва заметно кивнул. Шульц вздохнул.

– Вы подумаете, что ерунду говорю, но, чтобы исправить проблемы с вместимостью, нужно уменьшить пространство кузова. Зауреровские[123] грузовики громоздкие, вместимость каждого около десяти единиц груза на квадратный метр. Но если точно соблюдать эту норму и забивать его по полной, то устойчивость во время движения снижается. Был у нас тут один инцидент… – Он снова бросил торопливый взгляд на Ланса, тот опять кивнул. – Грузовик перевернулся, и все посыпались из него как горох, еще живые, не успели… Пришлось пристрелить прямо на дороге. Чтобы добиться устойчивости, мы просим охранников загружать меньше людей. Им, конечно, не хочется этого делать, тоже понять можно, на них транспорты валятся один за другим. К тому же свободное пространство в кузове дольше заполняется газом, ехать нужно медленнее, соответственно, затягивается весь процесс. Но, – Шульц даже поднял указательный палец, – если уменьшить пространство хотя бы на один метр и правильно утрамбовывать груз в такой кузов, то можно разместить прошлую норму, не нарушая устойчивости машины.

– То есть пространство меньше, но количество дышащих тел то же? – уточнил я.

Шульц кивнул:

– Процесс ускорится в разы.

– Я не конструктор, – с сомнением проговорил я, – но сдается мне, что, уменьшив заднюю часть на целый метр, мы получим избыточную нагрузку на передний мост.

Шульц словно ожидал этого замечания. Он тут же улыбнулся и даже подался вперед:

– А в том-то и штука, что равновесие будет восстановлено за счет человеческого фактора!

Я вопросительно посмотрел на него. Он продолжил:

– Во время работы мотора они жмутся к дверям. Инстинкты такие. Иной раз наваливаются на них, пытаясь выдавить, но только друг друга давят, уж двери в машинах что надо. Так и выходит, что бо́льшая часть веса находится как раз сзади, и на передний мост не приходится особо серьезной нагрузки.

Я перевел взгляд на Ланса. Он кивнул. Я понял, что он уже не раз слышал эти замечания. Я уткнулся в блокнот и начал записывать идеи, предложенные водителем. Записав, я начал перечитывать написанное, оттягивая момент, когда предстояло подойти ко рву.

– Везу, орут, все громче, все безумней, слышно, как бьются головами о стенки кузова, а потом тише, еще тише, а потом совсем мертвая тишина, – снова заговорил Шульц, заметив, что я закончил писать. – Мы поначалу педаль газа до отказа выжимали, думали, так продуктивнее. Потом уже новые инструкции пришли. Оказывается, неправильно делали: они кончались от удушья, а не от отравления.

Ланс добавил:

– Открывали, а там говна по самую крышу. Омерзительно. А как водители получили новые инструкции и стали правильно регулировать рычаг, смерть стала наступать легче, теперь многие просто засыпают и кончаются во сне. Гуманнее, – серьезно говорил Ланс, – причем по отношению ко всем. Иногда ведь приходится разгружать своими силами, только представьте, какая нагрузка на психику парней…

Я поднял голову и посмотрел вперед. Рабочие начали стаскивать тела к яме.

– В общую кидают слоями, по тридцать-сорок, – продолжал рассказывать Ланс, – пока так, но с учетом того количества, что нас ожидает, чувствую, по весне проблем не оберемся. Земля столько не вместит, попрет наверх. Сжигать надо.

Я сделал шаг вперед, затем еще один. Я смотрел поверх кучи, упершись взглядом в стволы деревьев, росших на противоположной стороне рва, вцепился и как будто держался за них. Дойдя до ямы, я медленно опустил голову. Я рассчитывал увидеть тела, аккуратно лежащие ровными рядами, одно возле другого, – так я себе представлял общие могилы. Но это была многослойная спрессованная масса хаотично сплетенных мужских и женских тел, измазанных кровью, грязью и экскрементами. Распластанные, с запрокинутыми головами, с вывалившимися глазами, согнутые, изломанные, натянутые струной, на боку, навзничь, на животе, сгорбленные, вниз головой, горизонтально, на четвереньках, с руками по бокам, с раскинутыми в стороны, сцепившиеся…

Я отвернулся и пошел к машине. Ланс молча последовал за мной. Заводя мотор, он проговорил:

– Выдержка у вас будь здоров. Присылали тут пару недель назад конторского из Берлина, карточки сделать для отчета, так блевал дальше, чем видел, еле откачали. Да не только он. На бумаге ж оно одно, а вживую увидеть… – Ланс замолчал, очевидно, подбирая слова. – С подробностями отчет никто не требует, цифры только. А цифры что? Легче отправить в газ тысячу на бумаге, чем одного в реальности. Из Берлина приезжают с проверкой, а потом сгибаются пополам. А ведь они ж и дают добро на то, что увидели. Тут лишь исполняют… Была б моя воля, я б тоже не интересовался, знал бы цифры только.

– Слабость здесь неуместна. Это приказ, и его надо выполнять, – проговорил я и замолчал, уставившись на голые стволы деревьев.

Далее ехали молча. Мне предстояло посетить еще Люблин и Бельзен.

Более я не размышлял о том, что видел, лишь скрупулезно фиксировал все детали для отчета, стараясь концентрироваться исключительно на технической стороне дела. В конце концов, в этом состояла моя работа, которую я обязан был выполнять. Каждый вечер я допоздна засиживался в каком-нибудь местном ресторанчике, проверяя свои записи и добавляя по памяти то, что упустил. В последний вечер перед возвращением я еще раз окинул придирчивым взглядом листы перед собой. Что ж, отчет получился весьма подробный.

С первыми днями весны заработали газовые камеры в Бельзене. Едва зацвели яблони – в Собиборе. Когда на лотках появились первые ягоды – к процессу подключилась Треблинка, уже третий лагерь Генерал-губернаторства, завершенный по необходимости в кратчайшие сроки. Все три лагеря курировал люблинский штаб Одило Глобочника. Но все чаще в Инспекции звучало другое название:

– Поль со старшими офицерами лично отправился с инспекцией в Аушвиц.

– И Каммлер[124] с ними. Знаешь, сколько вбухают в расширение лагеря? Почти четырнадцать миллионов марок.

– Что там на такие деньжищи возводить?

– А ты догадайся. Про эксперименты с синими гранулами слышал?..

Весь последний месяц начальники лагерей закидывали нас жалобами на несогласованность между инстанциями. Впрочем, правда была на их стороне – не успевали мы отправить одно распоряжение, как вдогонку ему следовало другое, совершенно противоречащее первому. А все потому, что штаб рейхсфюрера штормило из крайности в крайность: вначале требовалось «подвергнуть евреев специальному отношению», потом сохранить, потом часть «подвергнуть», а часть «сохранить для работ» – телексы с корректировками сыпались один за другим. Транспорты приходилось разворачивать на полпути, что влекло дополнительные расходы, а отвечать за это никто не хотел. Вся эта бюрократия уничтожений изрядно выматывала и тормозила продуктивность. Уйма времени уходила только на регистрацию приказов от вышестоящих к нижестоящим, запросов на эти приказы и распоряжения, поступающих уже в обратном направлении, подтверждений, служебных записок, рабочих писем, отчетов – макулатура, беспрерывно выплескивавшаяся из ундервудов и адлеров[125] в кабинетах всех уровней власти и мигрирующая между секторами и отделениями служб по всей Германии, не поддавалась исчислению. Откровенно говоря, утонув в ней, я даже не замечал того, что творилось на фронте. Все больше новостей узнавал в ресторане, где обедали сотрудники.

В начале марта случилось то, о чем долго шептались. Наша Инспекция все-таки перешла в состав Главного административно-хозяйственного управления СС, во главе которого стоял деятельный Освальд Поль. Управление состояло из пяти отделов, в которых работало больше полутора тысяч сотрудников, как разъездных, так и конторских, и все они, то есть теперь уже и мы,