Виланд - Оксана Кириллова

там пахнет смертным приговором. Говорят, с фюрером едва не случился припадок, когда ему доложили, что фон Шпонек велел отступить одной из дивизий своего крымского корпуса, чтобы спасти ее от русских, которые вдруг вылезли у него в тылу.

– Фюрер считает это трусостью.

– Ему издалека в своей ставке, конечно, виднее. На картах, разложенных на столе, оно нагляднее. Один бумажный дюйм, и победа.

– Фюрер привык побеждать, хотя обстоятельства, скажем так…

– Он в ярости, что нам не удалось взять ни Москву, ни Ленинград, и это после того, как он громогласно объявил о победе. Теперь будут стоять на завоеванных позициях хоть до последнего издыхания.

– Еще неизвестно, что страшнее: сумасшедшие русские впереди или ярость фюрера позади. Слышали, генерал Удет из люфтваффе сам застрелился?

– С другой стороны, куда им отступать? В тылу не подготовлены ни позиции для отступления, ни рубежи для обороны, ведь даже не подразумевалось, что наша армия будет отступать. Боюсь, это будет дорого нам стоить.

– Боюсь, дорого нам будет стоить то, что мы недооценили степень помрачения этих русских. Они вводят свежие дивизии, о которых наша разведка даже не подозревала. На каждую разбитую они формируют две новые. Из ниоткуда. Черт пойми, из каких лесов выходят, с каких гор спускаются, из каких рек и озер выплывают…

– Почему ж из ниоткуда, ты на карту смотрел? Что ж, по-твоему, те гигантские пространства безлюдные?

– Жаль, на карту не посмотрели, прежде чем сунуться туда…

– Стоило бы, да.

– Не понимаю, как так вышло, еще полгода назад мы фактически праздновали победу, а сейчас и Англия, и Россия, и США… С их огромными людскими ресурсами…

– Какого черта США вообще суют сюда свой нос? Фюрер все по делу сказал: они не имеют на это ни морального права, ни исторического, ни территориального. Нация пользователей! Вот увидите, они еще покажут миру свое истинное лицо.

«…Без ноги вернулся Альфред, ты должен его помнить – старший сын герра Торпа, нашего библиотекаря. Говорит, их заверили, что смысл жизни русских заключается в водке и табаке, но уже спустя пару недель после наступления он понял, что это чушь. "Не встречал более читающих людей, – качает теперь головой наш безногий, – в любой глухой деревне всегда найдется библиотека – читальная изба, как они ее называют. Книг немного, но каждая замусоленная, зачитанная, клееная-переклееная. Нам говорили, что они не знают, что такое мыло, а они чистят себя в своих адских банях до скрипа кожи. Нас убеждали, что они не ведают, что такое медицина, а у них даже самая темная деревенская бабка своими травами и настоями способна за ночь поднять на ноги после сильнейшей инфлюэнцы. Мы рассчитывали встретить необстрелянных дикарей-большевиков, а встретили бесчисленную армию, за которую воюет собственная земля. Даже отступая, они бьют нас, – прознали про наше отвратительное обеспечение и заманивают, уничтожая все за собой, чтобы мы попросту передохли с голоду и от холода. Примитивные? Черта с два, умные и жестокие. Жгут собственные деревни, амбары, хранилища, поля, только бы нам не досталось ни крохи. Страшные люди. И таких не сотни или тысячи, а все! Миллионы! Вы, – говорит нам, – хоть представляете, каково это – противостоять миллионам, не боящимся смерти?! Когда у них заканчиваются патроны, они хватают ломы, лопаты, молотки, кувалды и прут врукопашную. Против пуль! По собственной воле ложатся под танки, жертвуя собой ради подрыва нашей техники. Так не вели себя поляки, так не вели себя французы, даже англичане так себя не вели. В Европе наша армия перешагивала города на двести-триста тысяч жителей, не задерживаясь ни на час. А тут чертову Tula мы пытались взять больше сорока дней. В городе этом поначалу и военных частей-то не было, одно ополчение из каких-то рабочих да баб с детьми. Но эта израненная Tula так и не дала нашим частям замкнуть кольцо". Я сказал Альфреду так, сынок: "Ты бы у меня спросил, я там был, на Восточном фронте-то…"»

Я не помнил ни чертова Альфреда, ни его отца герра Торпа, так как никогда не посещал нашу школьную библиотеку. А теперь хотелось бы забыть и отца, который подвергал нас обоих серьезной опасности, отправляя подобные письма.

Зима выдалась на редкость холодной – так ворчали во всех лавках Мюнхена, в который мне удалось вырваться после праздников. Я же прекрасно понимал, что зима была рядовая, понижала градус лишь острая нехватка угля и дров, которые было сложно достать даже по карточкам. Топливо экономили, прогревая дома лишь к ночи, днем же кутались в теплые пальто и шарфы. Благодаря своим связям я организовал для Лины пять мешков с углем, за что она была невероятно благодарна. За возможность наконец-то согреться у печки она и меня щедро обогрела своим телом, стараясь в постели как никогда прежде. Лишь под утро я устало откинулся на скомканную потную простыню. Что ж, пять мешков угля определенно того стоили.

Вернувшись в Ораниенбург, я был тут же вызван к начальнику.

– В Ванзее прошло важное совещание, обергруппенфюрер Гейдрих пригласил руководителей всех ведомств, имеющих отношение к нашему сектору. Обсудили определенные изменения в нашей политике касательно еврейского вопроса. Решено, скажем так, ужесточить меры. Эвакуации на Восток подлежат… – Он открыл папку, лежавшую перед ним на столе, и начал перелистывать документы. – …Однако… – Он приподнял брови. – Впрочем, здесь речь и о территориях, пока нам неподконтрольных, – немного погодя уточнил он, продолжая изучать документы, – так что цифры на перспективу, но тем не менее. – Он вновь выразительно посмотрел на меня. – Одиннадцать миллионов евреев. Если честно, даже не подозревал, что их столько наберется.

Я продолжал спокойно смотреть на него, ничем не выдав своего изумления относительно озвученной цифры.

– По моим данным, в рейхе едва ли осталось сто пятьдесят тысяч. Великобритания? – предположил я «неподконтрольную» территорию. – Но даже с учетом того, что там еще не приступали к чистке, вряд ли наберется больше трех сотен тысяч. Они свою чистоту блюли.

– Семьсот пятьдесят тысяч французских, два миллиона с четвертью польских, три миллиона украинских, пять миллионов с территории Советов. – Его глаза скользили по строчкам. – Что ж, – поднял он их на меня и пожал плечами, – великие дела начинаются с малого. Некоторые моменты совещания остаются, скажем так, неуточненными, но в целом основной момент ясен. Чистку начнут с рейха. Всех евреев отправят в лагеря Генерал-губернаторства, где они будут задействованы в трудовых отрядах на строительстве дорог, соединяющих рейх и Восточный фронт.

– А кто по определенным причинам окажется неспособен к труду?

– Остальных сразу, скажем так… – Он прокашлялся, продолжая рыться в бумагах. – Вот, да, корректировка от Глюкса касательно труда. Да, не всех, определенно не всех, нерабочие руки и постепенно тех, кто будет приходить в негодность, тоже… естественным образом, так сказать, – говорил он, не отрываясь от документа, – на соответствующую обработку… В любом случае вопрос давно назрел и отчаянно требовал хоть какого-то решения.

– Оно окончательное?

– Что, простите?

– Решение окончательное? Пересмотру не подлежит? – уточнил я.

– Забавно, что вы подобрали именно эти слова. В документах… а впрочем, да, решение окончательное.

Я не мог поверить, что за сбивчивыми иносказаниями скрывалось именно то, о чем я подумал в первый момент. Просто практически невозможно было отладить процесс так, чтобы в столь короткие сроки и без лишнего шума уничтожить такое количество евреев. В этом свете очередной план Эйхмана, о котором он мне поведал в одном из писем, выглядел не лишенным здравого смысла.

– Полагаю, рассматривались варианты концентрации этих евреев в определенных местах под нашим жестким контролем…

– Для этого нужны обширные территории, но таких нет.

– Россия или Польша, на мой взгляд, это самое очевидное. Я слышал, Эйхман предлагал устроить там что-то вроде еврейской резервации со строгими границами, за которые евреи не посмеют сунуться. Мне кажется, подобное решение устроило бы обе стороны.

Он покачал головой.

– Нас не должно заботить, чтобы их все устраивало. В любом случае вопрос требует решения прямо сейчас, так что Россия не актуальна. Пока, – поспешил добавить он, – думаю, позже и этот вариант будет рассмотрен. В конце концов, не всех же… – Он снова уткнулся в бумаги и что-то негромко забормотал. – Матерь божья! – внезапно изумился он. – Ожидается почти сто пятьдесят тысяч евреев уже в ближайшие недели.

Он снова посмотрел на меня и заговорил, будто размышляя:

– Да, подобные резервации избавили бы нас от многих проблем, но для нынешнего времени это слишком масштабный проект, учитывая цифры, с которыми нам предстоит работать. Эйхман действительно прорабатывал подобный план и в свое время даже получил от Гейдриха добро на него. Тогда австрийских евреев начали отправлять куда-то в район Ниско[115], если не ошибаюсь, но никто не соизволил договориться об этом с Франком, который был совершенно не готов да и, откровенно говоря, увидел во всем этом посягательство на свои губернаторские полномочия и пожаловался в Берлин. А ведь тогда успели переправить всего каких-то пять тысяч евреев,