Виланд - Оксана Кириллова

что Москву мы возьмем, но наступление затянулось. Осенние дожди размыли то, что русские называли дорогами, из-за этого снабжение наших частей ухудшилось. К тому же поговаривали, что у наших солдат не было зимнего обмундирования, поскольку окончание войны было запланировано еще до наступления холодов, а потому все с нетерпением ожидали последнего усилия наших войск.

Третьего октября с фронта вернулся фюрер и выступил с обращением к народу, в котором, к великому облегчению всех, объявил без каких-либо оговорок о полном крахе Советского Союза: «В эту минуту я обращаюсь к великому немецкому народу и уверенно заявляю, что враг на Востоке повержен и никогда не восстанет вновь. За спиной наших войск территория, которая в два раза превышает размеры рейха времен, когда я пришел к власти…» Как сообщали газеты, разрозненные остатки армии Тимошенко, оборонявшие Москву, были зажаты в котлах, армии Будённого на юге – разгромлены и хаотично развеяны по своим же бескрайним пространствам, дивизии Ворошилова – окружены в Ленинграде. Оставалось добить гидру.

Пивные гудели от празднований. Что ж, судя по всему, кошмар Германии – война на два фронта – скоро завершится, а вместе с ним испарится и тупое упорство англичан.

В ноябре в России ударили морозы. Наши по-прежнему были там.

В начале декабря вновь сообщили, что части вермахта фактически в Москве, в каких-то тридцати километрах от Кремля. Нужно было сделать последнее усилие.

Пятого декабря Красная армия перешла в контрнаступление.

Что ж, судя по всему, даже будучи окончательно разбитыми, русские отказывались это признавать и перли вперед, не считаясь с действительностью.

Сидя в одиночестве в ресторане, я пил ром, прислушиваясь к разговору за соседним столиком. Он становился все тише, и отдельные слова стали постепенно ускользать от меня, но и без них смысл был предельно ясен.

– Слышал, Фридрих? Наши терпят откровенное бедствие, но в газетах об этом ни слова. Все, что на колесах, еще в октябре завязло на размытых дорогах, они превратились в настоящие болота. Все машины тогда тонули в месиве из грязи по самую ось. Танки выводили из боев, чтобы вытаскивать из болот и трясин колесную технику с боеприпасами, уму непостижимо! Самолеты, вместо того чтобы сбрасывать боевые и снабженческие грузы, сбрасывали тросы и веревки. И все это ради того, чтобы после осеннего бездорожья вся техника окончательно застряла в снегах. Морозы колоссальные, Фридрих, снегопады сильнейшие, шипов для танковых тягачей нет. Солдатам приходится разводить костры под техникой, чтобы запустить двигатели. Топливо стынет, смазка твердеет, пулеметы отказывают, оружие не стреляет, отмороженные пальцы отваливаются, черт бы побрал эту чумную страну! Да что там, даже наши лошади оказались напрочь… немецкими, черт подери. Понимаешь, о чем я, дружище? В тяжелые орудия впрягли кобыл с пивоварен, а они, видишь ли, привыкли к сухим теплым стойлам и свежему овсу – половина из них передохла в болотах, вторая половина – в снегах, попросту не выдержав нагрузок. Гудериан просит о зимней одежде и теплых сапогах для солдат, но ничего не получает. Вместо того чтобы воевать, наши командиры вынуждены заниматься бытовыми хлопотами, добывать самое необходимое для полуголых солдат, чтобы они в этих диких ледяных просторах просто хотя бы выжили и… Вот же черт, Фридрих, я позабыл на службе портфель. Ты не закроешь счет?

Прикончив ром, я молча отставил пустой стакан и отправился домой.

Спустя несколько дней США официально объявили нам войну.

По этому поводу Гитлер выступил в рейхстаге. Стоило признать, что это был еще один шедевр, способный уверить любого в истинности того, что извергалось из уст фюрера. А извергались в основном обвинения в адрес Рузвельта, поддерживаемого еврейскими капиталами и названного главным разжигателем войны. Фюрер напомнил, что за те годы, которые Германия употребила, чтобы встать с колен и возродиться экономически, Рузвельт не сумел добиться ни малейшего улучшения жизни в своей стране, что в любом цивилизованном государстве он рано или поздно оказался бы под судом за бесцельные и злостные растраты национальных богатств и вряд ли избежал бы сурового приговора, по крайней мере народного. И когда после такого бездарного и коррупционного управления перед американским президентом замаячила реальная и сильная оппозиция, способная призвать к ответу, он поступил как всякий трусливый политик – переключил внимание с неурядиц внутренних на внешние. Но подло это было в первую очередь не по отношению к тем, на кого он пытался перевести внимание, – ведь немцам по большому счету не было дела до них, – но по отношению к своему же народу, который теперь был втянут в конфликт, не имевший к нему никакого отношения. Тем самым Рузвельт бесстыдно и преступно надругался и над правдой, и над правом, а все ради того, чтобы укрепить шатающийся под ним трон.

Многие винили японцев просто потому, что надо было кого-то винить. Все, что от них требовалось, – не провоцировать Америку до тех пор, пока мы не разберемся с русскими. Этого было бы достаточно. Но атака военно-морской базы в Пёрл-Харборе поломала эту схему. Тот нелепый демарш Японии был очень несвоевременен именно теперь, когда мы по уши увязли в России. А потому общее мнение было таково: вместо того чтобы помочь Германии и напасть на СССР с тыла где-нибудь в районе Владивостока, японцы преследовали исключительно свои личные эгоистичные цели, никак не вяжущиеся с ситуацией, в которой находился их союзник. Но, в общем-то, в глубине души все прекрасно понимали, что и без мясорубки в Пёрл-Харборе присоединение США к общей заварухе было неизбежно. После того как Черчилль и Рузвельт подписали Атлантическую хартию, открытый конфликт стал лишь вопросом времени – слишком уж явно и нагло американцы провоцировали наши подлодки в Атлантике. Очевидное противостояние теперь просто признали вслух. Забавно, но поначалу, как и многие, я искренне думал, что наш союз с Японией как раз удержит Америку от вступления в войну или как минимум отсрочит это событие. Что ж, я ошибался. Как и во многом другом, война оголила ошибочные суждения.

В середине декабря генерал-фельдмаршал Вальтер фон Браухич подал в отставку, и командование сухопутными войсками на себя взял лично Адольф Гитлер. Теперь в его руках была сосредоточена власть, которой никогда не обладал ни один из живших на немецкой земле людей. Ни императоры, ни короли, ни канцлеры, ни президенты не имели настолько абсолютной власти над всем живым в рейхе. В апреле это было официально закреплено через рейхстаг. Во благо Германии фюрер более не был связан никакими юридическими нормами и имел полное право… на все.

Я прислушивался к перешептыванию в курилках и коридорах Инспекции.

– Геббельс поет свою привычную песенку – окончательная победа почти достигнута, советская армия фактически разбита, а Англия доживает свои последние дни. Но по факту…

– Слышали, старика Браухича свалил повторный сердечный приступ?

– Не такой уж и старик, всего-то шестьдесят.

– Говорят, эти полгода сделали из него форменного старика. Нужно смотреть правде в глаза: в том, чем экипированы наши солдаты, сейчас невозможно находиться в России, а тем более вести бои. Наши парни без шинелей, без перчаток, без теплой обуви! Кому повезло – кутаются в шерстяные платки, которые отбирают в деревнях у старух. Скрюченные, в соплях и с больным горлом – жалкое зрелище. Брат моего соседа, которого вернули с фронта после ранения, сказал, что целые колонны заносило снегом на обледенелых дорогах и никто не шел им на помощь! Он видел их собственными глазами! Солдаты уже даже и не тряслись, а застывали от холода, засунув отмороженные руки в карманы и стоя на таких же отмороженных, распухших ногах. И бесконечной чередой такие же обледенелые танки, грузовики, телеги, орудия – все брошено на обочинах дорог! Все обездвижено.

– А новое распоряжение в связи с этим слышали? Объявили, что за обморожения будут наказывать. Это теперь расценивают как саботаж. Чертовщина какая-то.

– Геббельс надрывался в заверениях, что Рождество наши отметят в Кремле, а они сейчас в ста пятидесяти километрах от него. Далековато от праздничного стола.

– Самое разумное сейчас откатить назад, собраться с силами и ударить весной.

– Боюсь, весной не найдется дураков, желающих вести туда за собой наши армии. Рундштедт отстранен за то, что попытался отступить от Ростова. И что же? Занявший его место Рейхенау сделал ровно то же самое, но уже с потерей времени и сил.

– И тут же умер от сердечного приступа!

– Сердечный приступ не так страшен, как гнев нашего фюрера. Я бы тоже выбрал приступ.

– А фон Бок свалился с какой-то желудочной болячкой, говорят, от нервов, но это явно повод, за который он с радостью уцепился. Фон Лееба также убрали, Гёпнера не просто сняли, но с позором и лишением всех воинских знаков отличия и запретом отныне даже надевать военную форму. Черт подери, даже Гудериан отстранен от командования! Как бы я к нему ни относился, но уверенности и решительности этому парню не занимать, и если он дал приказ к отступлению, то, значит, были самые серьезные причины.

– Гудериану еще повезло, фон Шпонек и вовсе разжалован и отправлен в тюрьму, и, между нами говоря,