Виланд - Оксана Кириллова

Там уже ждет рабочая команда, чтоб все, значит, доделать. А вот как раз…

Мимо нас проехал непримечательный серо-зеленый фургон с двустворчатыми дверьми, в каких обычно развозят продукты по городу. Со стороны сложно было догадаться, для каких целей он использовался. Машина двигалась медленно. Мне показалось, что я услышал крики изнутри. Или действительно всего лишь показалось.

– Сегодня тихо было. – Солдат переглянулся с Лансом, затем вновь посмотрел на меня. – Водители говорят, когда к лесу подъезжают, уже ни звука. А мимо нас провозят, так, бывает, громко орут, а бывает, уже и не орут. Как придется.

– За этим поедем или подождем следующую партию? – спросил Ланс.

Я посмотрел вслед грузовику и торопливо ответил:

– Поехали за ним.

Ланс кинулся к машине. Солдат крикнул нам вслед:

– Не переживайте, вы их еще обгоните. Они едут медленно. Если будут гнать, то может не хватить времени, ну, понимаете, был такой случай: высыпали, а один вдруг пополз от общей кучи. Пришлось пристрелить.

Мы и в самом деле легко обогнали трясущийся по грунтовой дороге фургон.

– Куда их повезут? – спросил я, глядя в заднее окно на отставший грузовик.

– В Жуховский лес, тут недалеко, километра четыре.

Дальше ехали молча. На одном из ухабов машину подкинуло, и я сильно прикусил губу. Ланс бросил на меня быстрый взгляд.

– Кровит.

Я уже и сам чувствовал вкус крови на губах. Платка не было. Я осторожно утер рот тыльной стороной ладони. Через несколько минут мы остановились возле охранного поста, Ланс вновь предъявил документы, и мы въехали на участок, обнесенный высоким забором. Машина остановилась, но выходить мы не стали. Ждали грузовик.

– Сосен и так много, укромно, но велено насадить еще молодняка, чтоб было густой стеной, – проговорил Ланс.

Вскоре показался грузовик. Ланс проехал немного вперед и встал плотнее к краю дороги, чтобы фургон мог нас объехать. Он проехал метров на двадцать дальше нас и тоже остановился, но мотор продолжал работать. Из кабины показалась голова шофера; вытянув шею, он начал медленно сдавать назад. Я вышел и подошел ближе, только сейчас увидев края вытянутой ямы, к которой подкатывал грузовик.

– Шульц – толковый парень, – проговорил Ланс, встав рядом, – всегда подкатывает к самой кромке, чтоб разгрузка быстрее шла.

Заглянуть в яму я не успел. Шофер уже выпрыгнул из грузовика, обежал его и ловким движением распахнул двери.

7 декабря 1993. Свидание № 9

Валентина смотрела в стаканчик, который бережно держала двумя руками, будто грела ладони.

– Вкусное молоко, спасибо, и мед хороший. Я разбираюсь, у родителей первого мужа пасека своя была… Считай, наша аптека – и прополис, и мед, и перга, любую заразу тем лечили… – И, будто бы что-то вспомнив по случаю, она вдруг резко перевела заинтересованный взгляд на Лидию. – А вот представь, к тебе приходит человек и заявляет, что в лаборатории изучили состав натурального меда и воспроизвели его точную синтетическую копию, и суррогат этот, значит, ничем не хуже. А, наоборот, дешевле, да и производство проще, а известные химики в один голос кричат тебе о его полезности. И светит феноменальная прибыль, если пустить это в дело. Удержалась бы ты от того дела? Тем более в твоей власти, чтобы народ кинулся покупать у тебя «полезный» продукт. Осталось лишь начать делать барыши. Именно так ведь они и делаются.

И, к полнейшему удивлению Лидии, Валентина вдруг хихикнула. Как-то гортанно, чуть ли не всхрюкнув.

– Но вместо этого ты возмущаешься, – воодушевленно продолжила она, – и отметаешь подобную мысль! Тебя даже злит, что кто-то хочет заменить натуральное синтетическим и впихнуть это людям. Тебя вообще злит употребление консервантов, красителей, усилителей вкуса, а главное, потуги производителей и рекламщиков выдать это за полезный продукт и накормить этим народ. Тебя серьезно беспокоит, что люди отказываются от натуральных продуктов, которые дает земля, в пользу рафинированного и консервированного. Ты хочешь на законодательном уровне утвердить количество качественной муки, которую пекари обязаны использовать при приготовлении хлеба, чтобы народ получил все ценные компоненты натурального зерна, потому как знаешь, что питание, навязанное промышленными концернами, которые гонятся лишь за барышами, приведет к запору нации в лучшем случае, а в худшем и к нервным расстройствам, проблемам с пищеварением, раннему старению и преждевременной смерти. Но кого волнует национальный запор, когда на кону такая выгода, так ведь?

Валентина смотрела с улыбкой на Лидию, но та не понимала, к чему вела ее подзащитная.

– А его, видишь ли, волновало и это, и то, какого черта в больницах пациентов с больным кишечником кормят ливерной колбасой, консервами и квашеной капустой. Он, видишь ли, сокрушался, что вся система дала сбой.

– Да о ком ты говоришь, в конце концов?

– О Генрихе Гиммлере.

И Валентина сделала паузу, дав Лидии время соотнести все то, что она сказала раньше, с произнесенным именем.

– Мне нравится твой взгляд в такие моменты, Лидия, он непередаваем. Но я ни в коем случае не говорю, что Гиммлер был хорошим человеком, – тут же добавила она, – он был монстром, святая правда! Просто пытаюсь разобраться: где произошел тот слом, после которого человек, которого интересовало здоровье нации, который хотел наладить выращивание лекарственных растений по всей стране, который хотел, чтобы люди научились сами облегчать свои недомогания без фармы, и который, наконец, пытался вернуть немецким массам их инстинкты, превратился в исчадие ада? Ты знала, что после войны он собирался использовать СС как полигон для диетических исследований на благо немецкого народа? А потом снять об этом просветительский фильм, в котором хотел рассказать всем, что действительно полезно, а что лживая реклама? Собирался воспитывать врачей и фармацевтов, не идущих на поводу у фармакологических концернов, и оплачивать это обучение из фондов СС. Он опасался, что врачи движутся прямой дорожкой к чиновничьему образу мышления, и это приведет к окончательной гибели медицины, потому как будет уничтожена всякая инициатива, всякий творческий проблеск в действиях медиков, всякая искра, которую так ценили Гиппократ и Парацельс. И главным мерилом для врача станет то, что будет способствовать его карьере и благосостоянию, и этим поводком легко будут управлять те концерны.

Валентина замолчала и снова уставилась на молоко, но через несколько мгновений продолжила, не отводя взгляда от белой поверхности, подернутой пенкой:

– Лекарства стали массовым продуктом, ныне доктор – продавец промышленника, фармацевт – его клерк. Лечение стало потоком, вспомни свой последний поход к врачу, Лидия. Десять-пятнадцать минут, не больше? Из них пять-семь, чтобы заполнить все необходимые бланки, и две на осмотр и назначение лечения. Общество заговорило об этой проблеме только сейчас, а он сокрушенно рассуждал об этом еще в сорок первом со своим личным мануальным терапевтом. Представляешь, Генрих Гиммлер был против медикаментов поточного производства. Он жаждал донести до нации, особенно до матерей, что лекарства промышленного производства часто не лечат, но лишь глушат симптомы, он жаждал обратить их внимание на лечебные травы, правильное питание и физкультуру. Так где же произошел сбой в сознании человека с подобными взглядами?

– Ты говоришь о человеке, который считал расовую селекцию делом жизни, который давал указания к проведению жесточайших опытов над людьми, который санкционировал создание анатомических коллекций…

– Именно, – закивала Валентина, – про него, со всеми его концентрационными лагерями, в которых были газовые камеры, пожравшие миллионы жизней. Я говорю про это исчадие ада. И хочу понять, где гений этого монстра шел против своих личных убеждений, а где в полном согласии?

И она уставилась на Лидию, но не замечала ее, глядя сквозь, в свои бесплотные мысли, витавшие вокруг.

– В каких ситуациях нас больше? – совершенно отстраненно пробормотала она.

•••

– Там, наверху, никого не волнует, какими способами мы тут решаем этот вопрос, главное, чтобы он был решен. А как, никто и не спросит… Я бы не спрашивал… вдруг расскажут. Ведь бывает, и с подростками привозят… да.

Я не отшатнулся. Стоял и смотрел. Все десять минут, пока выветривался газ. Пока что-то говорил Ланс. Не отшатнулся, потому что окаменел каждый мускул. Кажется, мысли тоже остановились. Нельзя было думать. Не сейчас. В этом таилась определенная опасность. Можно было додуматься до чего-то страшного, до того, что принесет мне вред. Страшно было и без мыслей. Подошел один из рабочих и ткнул чем-то, напоминающим багор, в жуткий слипшийся монолит, который начал распадаться. Из кузова повалились трупы. Голые, еще гнущиеся, в испражнениях, с открытыми выпученными глазами и вывалившимися языками, переплетенные друг с другом тонкими обвисшими конечностями. Я слушал, как они с глухим стуком ударялись о замерзший грунт.

– Вы бы отошли подальше, – услышал я голос Ланса, – многие охранники жаловались на головные боли. Водители в кабине в противогазах сидят.

Один из рабочих, осматривавший тела, схватил одно за ногу и потащил в сторону. Я наблюдал, как голова трупа подскакивала на неровностях. Как у тряпичной куклы: вверх, вниз, набок… замерла. Рабочий