Единственная Джун - Дженнифер Хартманн

и я с силой делаю вдох.

– Я знаю, что это сложно, но…

– Сложно? – Брант медленно выдыхает, сцепив руки за головой. Он отворачивается от меня на мгновение, затем поворачивается обратно. – Это больше, чем сложно. Это невозможно.

– Нет ничего невозможного, когда два человека любят друг друга.

– Ты не должна любить меня таким образом, – говорит он, тяжело дыша и напрягая челюсть. – Для меня все по-другому. Я вошел в твою жизнь, уже зная, что мы с тобой не кровные родственники. Я заставил себя поверить, что ты не моя сестра, по собственным темным, болезненным причинам – ради выживания, но ты… – Взгляд Бранта затуманивается от собственного горя. – Ты родилась, веря, что я твоя биологическая семья. У тебя даже не было причин чувствовать это иначе.

– Ты не знаешь, что я чувствовала. Не мог знать.

– Ты провела всю чертову жизнь, называя меня своим братом, – возражает он, накаляя тон.

– Потому что должна была.

– Нет. Потому что это правда.

Я качаю головой.

– Прекрати разбирать мои чувства, как будто они твои и ты можешь их препарировать, – говорю я сдавленно.

– Прекрати пытаться сделать из этого что-то допустимое, когда ты чертовски хорошо знаешь, что я твой бра…

– Да никогда я не воспринимала тебя как своего брата! – кричу я; мои щеки пылают. Я смотрю на него, грудь тяжело вздымается, руки сжимаются в кулаки, а по лицу катятся слезы. – Тео был моим братом. Тебя же я всегда воспринимала только как… моего.

Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но в воздухе повисает тишина.

Она становится плотнее с каждым сдавленным вдохом, с каждым словом, все еще витающим вокруг нас.

Балконная дверь, распахнутая настежь, впускает в комнату песни птиц, болтовню прохожих и гул уличного движения, но все это заглушает звук моего сердца, умоляющего мальчика услышать наконец правду.

Потирая лицо ладонями, Брант сдается и прерывисто вздыхает. Он смотрит на диван, потом на настенные часы за моей спиной. Потом снова на меня.

– Мне нужно идти на работу, – коротко говорит он. Я не знаю, откладывает ли он разговор на вечер или же на неопределенный срок.

Наконец он отводит взгляд и обходит меня, направляясь в коридор. Я смотрю на него. Я смотрю на него сквозь затуманенные от слез, опухшие глаза, гадая, услышал ли он мою мучительную правду.

Через несколько секунд я получаю ответ.

– Джун… – Брант колеблется, стоя у распахнутой двери и глядя на меня через плечо. Он перебирает пальцами в кармане, позвякивая ключами. Он колеблется. И потом говорит: – Лучше бы ты мне солгала.

Он выходит и закрывает дверь, а я со слезами на глазах падаю на злосчастный диван.

* * *

– Поехали со мной в Нью-Йорк. Пожалуйста?

Я сижу напротив Селесты в кафе-мороженом, поедая мороженое в рожке за одним из уличных столиков. Ее слова превращает теплый летний ветерок в лед.

– Ты же знаешь, я не могу.

Это последний день пребывания Селесты в городе – после этого она улетит обратно в свою новую блестящую жизнь в Нью-Йорке. Мы хотели встретиться в последний раз перед тем, как снова вернемся к общению через сообщения и Facetime.

– Почему нет? – Она перекидывает косу через плечо, нахмурившись. – Я знаю, что тебе нужно было время после всего, что… случилось в прошлом году… – Она смотрит на меня с сочувствием. – Но я думаю, что время пришло, Джун. У танцев есть срок годности, и меня бы убило видеть, как истекают твои мечты.

Я смотрю вниз на маленькие лужицы подтаявшего клубничного мороженого, капающего на деревянный столик.

– Я больше не та девушка. Я не знаю, что я хочу делать.

– Это чушь, – возражает она, откинувшись на спинку пластикового стула. – Ты была рождена для этого. Ты была самой талантливой в нашем классе, и все это знали. Камилла написала тебе блестящее рекомендательное письмо.

– Да, но Камилла не похоронила своего брата, а потом не влюбилась в… – Я осеклась, подбирая слова. – В того, в кого не должна была.

Селеста прикусывает губу, прищуриваясь.

Она знает о Бранте.

Она видела тот развратный поцелуй на выпускном своими собственными глазами, как и Женевьева. С тех пор мы почти не говорили об этом, но они обе без остановки допрашивали меня в ту ночь.

Но я отмалчивалась.

Я не знала, что думать.

И очевидно, до сих пор не знаю.

– Это из-за Бранта, да? – заключает Селеста, облизывая мороженое. – У тебя есть к нему чувства?

Мои щеки вспыхивают.

– Можно и так сказать.

– Это взаимно?

Я колеблюсь.

А так ли оно?

Это точно было взаимно в четверг вечером, когда он сделал из меня женщину и довел до двух оргазмов, а затем в его же любящих объятиях я провалилась в блаженный сон.

Но сейчас воскресенье, и мы почти не разговаривали после того напряженного утреннего разговора. Брант постоянно работает на двух работах, и в те моменты, когда мы пересекались, между нами проносились лишь формальные любезности, граничащие с избеганием.

Вчера я работала в закусочной, разнося заказы вместе с моим удрученным настроением. Я сделала самый минимум по чаевым, потому что улыбки трудно удаются, когда кажется, что весь твой мир погряз в меланхолии.

– Там неразбериха, – говорю я. – Полная неразбериха. Я люблю его, Селеста… Я люблю его так сильно, но не знаю, как любить того, с кем мне нельзя быть.

Она смотрит на меня с сочувствием:

– Никто не знает, девочка. Для такого не пишут пособий и не предлагают курсы в колледже.

Из меня вырывается грустная усмешка.

– Тебя совсем не ужасает эта новость.

– О, я тебя умоляю. Я весь последний год спасала Жен от нервного срыва после того, как она сошлась со своим сводным братом Колтоном. Ее семья практически отказалась от нее, а Колтона отправили на военную службу.

У меня кровь стынет в жилах.

Я знала об их отношениях, но была не в курсе реакции семьи.

Когда я бледнею, она добавляет:

– Не то чтобы ваша ситуация точно такая же. Я уверена, что твои родители спокойно это воспримут… если только они еще не знают.

– Нет, они не знают. Я уверена, что реакция будет какой угодно, но не «спокойной». Все стало развиваться всего несколько дней назад, так что я сама едва еще что-то поняла.

– Развиваться?

Селеста ерзает на стуле, из-за чего в ее блондинистых волосах отражаются отблески света; засмотревшись на них, я на мгновение уношусь в свои мысли, а затем качаю головой, краснея.

– Ну, эм… мы вроде как…

Она поднимает идеально очерченную бровь.

– Мы переспали, – с трудом