Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010 - Дмитрий Дмитрий

Купил книгу «Нобелевская премия по литературе» (лауреаты 1901–2001). Нобелевские лекции всех лауреатов за сто лет существования премии.

Льву Толстому в 1902 году Нобелевку не дали — ибо, «некоторые взгляды русского писателя оказались для членов Нобелевского комитета неприемлемыми». И нобелеантом стал 85-летний немецкий историк Теодор Моммзен, автор «Истории Рима». Читал я этот нудный труд.

По одной версии «неприемлемые взгляды» Толстого до сих пор держатся в тайне. По другой — никаких особенно взглядов не было, просто Толстой отказался от премии, учрежденной изобретателем динамита и с простотой русского аристократа послал оргкомитет подальше: «Граф Толстой в ваших премиях не нуждается».

В «Неве» вышли «Записки ретроразведчика»! Купил пачку журналов и дарю. Почти семь лет ушло, чтобы собрать материалы и написать эту повесть. Думаю превратить ее в роман.

22 июля 2004 г. Зеленогорск.

Почти месяц просидел над рукописным архивом 48-й паровозной колонны особого резерва НКПС. Мария Ивановна дала мне две толстые папки с воспоминаниями колонистов, написанными уже после войны по просьбе председателя Совета ветеранов Жоры Полундры (политрука и начальника поезда Георгия Иосифовича Федорова). Во время войны никакие записи вести на железной дороге не разрешалось.

Мне их набрали, распечатали, и я принялся их слегка редактировать — исправлять опечатки, уточнять названия станций, городков…

Ужас и восторг охватывали душу, когда читал простые рассказы людей, прошедших блокаду и войну. Машинистов, кондукторов, путейцев, связистов, кочегаров — они были на военном положении, но считалось, что в боевых действиях участия не принимали. Их признали участниками боевых действий только в 1992 году, когда моего отца и многих других уже не было в живых. По их поездам били прямой наводкой, бомбили с воздуха, им нечем было ответить, у них в руках не было оружия, и потому «в военных действиях участия не принимал». Немцы, обстреливавшие синявинский коридор, считали, что поезда ведут смертники, выпущенные из тюрем.

Поехал к Даниилу Гранину в Комарово.

Сидели на большом крыльце его дачи, где стоят круглый столик, три кресла и диван. Рассказал о замысле повести, о том, как открылся мне материал.

Гранин помолчал, проникаясь доставшейся мне находкой. Выяснилось, что о «коридоре смерти» он слышит впервые. Он воевал на Ленинградском фронте, но в начале блокады, а потом отправился учиться в танковое училище.

«Да, — сказал, чуть улыбнувшись, — это интересно». Я спросил Гранина, что он думает об икре, красной рыбе, муке, горохе, какаовелле, топленом сале-лярде и блинах из гречишной муки, которые встречаются в воспоминаниях железнодорожников, когда речь идет о конце 1943 года, о карточках, которые так щедро отоваривали после того, как 48-ю колонну поставили на вторую категорию Ленфронта.

Гранин сказал, что вопрос икры, который меня волнует, может иметь следующее объяснение. К берегу Ладоги со стороны Большой земли прибывало множество поездов с подарками для Ленинграда, с продуктами, которые не успевали перевозить на другой берег. И у железнодорожников, дескать, была возможность этим слегка попользоваться. Но это всего лишь версия, подчеркнул Гранин.

— Но ведь это давали по карточкам в вагоне-лавке при депо Московская-Сортировочная в декабре 1943 года. Так написано в воспоминаниях одной кочегарши…

Гранин не удивился и не опроверг такой факт. Сказал, что я должен собрать все возможные свидетельства о той войне, о блокаде, о железнодорожниках в «коридоре смерти».

— Будет ли это интересно современному читателю? — задумал я. — Как его привлечь?

— Меньше всего об этом думайте, — сказал Гранин. — Тем более о современном читателе.

Отдал Гранину «Неву» № 6 за этот год с моей повестью «Записки ретроразведчика».

Потом заглянул на писательские дачи, поболтал с ребятами — Колей Крыщуком и Женей Каминским. Они тоже хотят купить что-нибудь в Феодосии.

Мы с Ольгой завтра едем туда на три недели.

23 августа 2004 г.

Уже неделю, как вернулись из Феодосии, жили в своем «поместье» двадцать один день. Урожая в этом году нет — всё побито заморозками, но погода и море были отменными. Хорошо поработал. Спал на верандочке, на морском рундуке, застеленном матрасом. В шесть утра меня будило солнце сквозь листву деревьев, я вставал, обливался водой из резервуара, быстро пил кофе и садился в саду под тентом читать и писать, пока Ольга не проснется. Часов в десять второй завтрак — и на пляж!

Прочитал с карандашом в руках книгу В. Ковальчука «Магистрали мужества» — серьезная монография о коммуникациях блокадного Ленинграда. Целая тетрадь выписок.

Блокадная тема шла ко мне сама. Встретил на нашей писательской горе ленинградскую женщину, блокадницу, они с мужем купили домик на горе, живут с весны до осени в Крыму. Милая дама, записал ее рассказы.

6 сентября 2004 г.

Ездили по маршруту «коридора смерти»: Максим, Людмила Французова (директор музея на станции Петрокрепость), Борис Петрович Карякин, сталкер или инструктор-проводник, и я. Началось с легкого недоразумения: Борис Петрович решил, что я — поэт, которому Министерство путей сообщения поручило сочинить песню о «Дороге Победы». Пришлось его разочаровать.

Погода была славная — бабье лето. Сначала мы заехали в лес неподалеку от поселка Путилово, где Б. П. показал нам сильно просевшую насыпь железной дороги — «коридора смерти». Дорога легко угадывалась по просеке в лесу и по сточным канавкам по обе стороны. На ее месте сейчас продавленная шинами тягачей лесная дорога — вывозят лес.

Я постоял, глядя на синее небо и курчавый след самолета, белеющий в высоте. Вот здесь мой батя и ездил на паровозе М-71366 под обстрелами фрицев — до передовой было пять километров. И было это ровно шестьдесят лет назад. Внушительная цифра для одной человеческой жизни и пустяк, краткий миг для истории. Побродил по насыпи, поросшей мелкими сосенками и елками.

Автомобильная колея с отпечатками тяжелых протекторов лесовозов. Нежная болотная травка, похожая на маленькие елочки. Затянулось всё, заросло, подзабылось. Нет шпал и рельсов, разобранных в сорок шестом. Этой дороги никогда не было на картах, о ней не писали в газетах фронтовые корреспонденты и не сообщали в сводках Совинформбюро. Но она приводила в истерику Гитлера, который требовал разбомбить, расстрелять ее, потому что этим путем в ненавистный Ленинград шли эшелоны, а каждый эшелон — это полторы тысячи маленьких грузовиков-полуторок, это новый шанс скинуть пропиленный ошейник блокады… И вели эти эшелоны простые, невзрачные даже, люди, которых я видел на общих фотографиях… И дети, что живут рядом с ними, и внуки не считают их, скорее всего, особенными героями, как и мы не считали героем своего отца, даже не знали, что о нем написано в книге «Октябрьская фронтовая». Я видел эту книгу на столе у отца, но он и слова не сказал про себя…

Потом поехали на станцию Поляны (конечную станцию «коридора»), где оставили Максима с машиной, и пошли к обелиску в двух километрах от станции — в сторону Питера. Обелиск — бетонная стела со схемой не существующего ныне шлиссельбургского коридора, «Дороги Победы». Сфотографировались. Перебрались через широкую сточную канаву под насыпью — болотистый грунт без мха, кусты, небольшие деревья. Вошли в лес — темно, грибов нет. Проводник шел впереди, искал насыпь бывшей дороги, аукался. Долго ничего не находилось. Но вот обнаружил воронку с водой — значит, дорога близко, били по ней.

Я сфотографировался возле этой воронки с голубым небом в ее зеркале. Счастливая, в общем-то, воронка: немецкий снаряд просвистел мимо полотна, не попал в поезд, в котором мог ехать отец.

Наконец вышли на невысокую, не больше полуметра, насыпь, заросшую чахлыми деревцами, кустами, высокой, в рост человека, крапивой.

Две канавки со стоячей водой по краям. Ширина этой военной насыпи — не больше десяти метров. И вдруг среди этого мелколесья — могучая береза в полтора обхвата. Сфотографировался возле нее. Как специально ее посадили. Может, на могиле выросла? Там, по словам очевидцев, должны быть могилы. Например, около входного семафора станции Поляны похоронили в 1944 году девушку-кондуктора Таню… Могила, сказывают, забылась.

Походили еще, убедились, что ходим по бывшей железнодорожной насыпи. Вернулись к машине. Поехали дальше, на выезде из деревни разговорились с пожилым мужчиной, уроженцем тех мест. Нам его подсказали люди.

Иван Алексеевич, 1932 года рождения, живет на тех местах с 1946 года, во время войны семьей уходили от немцев за линию фронта, после прорыва блокады вернулись. Когда убежали в 1941-м от немца, жили неподалеку от линии фронта, в лесу. Отец в речном откосе вырыл нечто вроде норы, пещеры, туда поднимались по лесенке. На горе росла большая елка. Рядом поставили артиллерийскую батарею, от военных стали перепадать продукты, но доставалось от обстрелов. Однажды мать варила суп из курицы на всю компанию, шарахнул снаряд, опрокинул елку вместе с пластом земли и корнями — перевернулся и котел с наваристым супом.