Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010 - Дмитрий Дмитрий

— Прогресс все-таки есть, — задумчиво сказал писатель Штемлер.

26 сентября 2004 г. Зеленогорск.

Собираюсь снимать фильм о «коридоре смерти».

Обработал большую часть рукописного Архива 48-й колонны.

Перелопатил «Магистрали мужества» В. Ковальчука и «Неизвестную блокаду» Н. Ломагина.

Уникальные книги! Просто детективы! Ломагин успел поработать в архивах НКВД-КГБ-ФСБ в тот короткий момент, когда они были открыты на волне гласности. Потом их вновь прикрыли.

Уверен — история ленинградской трагедия еще не написана…

Из Архива 48-й колонны ОРПК:

Георгий Иосифович Федоров (Жора-Полундра): Я хорошо понимал всю важность событий, происходящих в осажденном Ленинграде и на Октябрьской железной дороге, и втайне от начальства записывал о мужественных людях — моих товарищах. После войны мои записки никому не пригодились, наоборот, мне дали понять, что лучше бы их не было: так будет спокойней и для меня, и для всех нас. Чтобы записи не отобрали, я специально сказал, что сжег их, и даже показал одному товарищу остатки бумажного пепла в топке холодного паровоза.

Но в 1965 году, когда отношение к блокаде Ленинграда изменилось, я, не таясь, начал собирать материал о нашей 48-й колонне, благо почти все были живы. Одному человеку осилить такой труд было немыслимо — я организовал вокруг себя близких товарищей. Они с увлечением начали помогать мне воспоминаниями. Мы разослали по всему СССР письма друзьям с просьбой присылать воспоминания. Люди в 48-й колонне работали со всей страны. Кроме того, у меня остались от покойной жены Люси разрозненные записки, которые она вела по моей просьбе в годы блокады 1941–1942 года. Воспоминания страшные по содержанию. Некоторые я даже уничтожил. Люся умерла от голода в 1942 году. До последнего дня она работала в депо Сортировочная.

Я вернулся в депо с Ленинградского фронта по приказу Государственного Комитета Обороны в июле сорок второго. Нас, железнодорожников, тогда возвращали в Ленинград с фронтов, потому что некому стало работать на паровозах, некому стало обслуживать поезда — многие специалисты железнодорожного транспорта умерли в первую блокадную зиму, а большинство, скрыв вкладыш брони, ушли на фронт добровольцами еще в июле сорок первого. Всем нам хотелось быстрее поквитаться с вероломным Гитлером.

Я сам застал первые дни войны на Октябрьской железной дороге. Все знали, что война с фашистами неминуема, но ни начальник дороги Саламбеков, ни начальник паровозной службы не издали приказов и наставлений машинисту, как он должен вести себя в условиях бомбежки, артобстрелов, нападения диверсантов на паровоз, как исправлять повреждения паровоза в пути. К тому же паровозные бригады не имели вооружения.

Всё вместе сказанное вносило сумятицу, путаницу и суматоху в продвижение поездов с эвакуированными жителями Пскова, Луги, Кингисеппа. От комендатуры слышалось лишь одно: «Под суд!», «Трибунал!», «Расстреляю!»

Паровозные аптечки скоро оказались пустыми — всё ушло на перевязку раненых. Машинисты и поездные бригады неделями не бывали дома и не знали, вернутся ли живыми.

Блокада опоясала город 8 сентября 1941 года. Движение поездов резко упало, лишь начались эвакуационные перевозки населения с Финляндского вокзала до станции Ладожское озеро.

Воспоминания о блокаде, которыми делились мои товарищи, не были похожи на официальные описания и сообщения Совинформбюро. Следует напомнить, что Совинформбюро ни разу не сообщало о событиях в 48-й ОРПК, о героических поступках людей. Были запрещены фото- и киносъемки в «коридоре смерти», как называли «Дорогу Победы» сами железнодорожники.

28 сентября 2004 г. Петербург.

Был в управлении Октябрьской железной дороги на совещании, посвященном подготовке к 60-летию победы. На совещании присутствовало человек двадцать — все молодые, хорошо одетые, пахнущие дорогой парфюмерией.

Меня не покидало ощущение, что тени военных железнодорожников, некогда обитавших в старинных кабинетах на площади Островского, с осторожным интересом взирают на собравшуюся молодежь.

В конце заседания мне дали слово. Доложил. Молодая женщина, похожая на директора вагона-ресторана, сказала с чувством, что ее дед во время войны был машинистом и «надо обязательно показать про них кино». Покивали, обещали рассмотреть заявку на фильм, потом шумно расходились.

27 октября 2004 г. Зеленогорск.

Сейчас много спекуляций на тему, как питалось начальство в блокадном Ленинграде. Больше всех достается астматику Жданову. И в теннис он играл на подземных кортах под Смольным, чтобы лишний вес согнать, и поваров приказывал расстреливать, которые холодные булочки подавали к чаю, и собственная корова у него паслась на берегу Невы под маскировочной сеткой… Бред какой-то. Узнавал — никаких кортов никогда под Смольным не было. И поваров не расстреливали. И вообще, подавать булочки к чаю — не их работа. И всё прочее…

Никита Ломагин. «Неизвестная блокада». С. 151:

…партийные и советские органы, не говоря уже об уровне Военного Совета, Городского Комитета и Областного Комитета ВКП(б) тягот голода в дни блокады на себе практически не ощущали. Если руководящие работники промышленных предприятий (директора и их заместители, главные инженеры), крупные работники науки, литературы и искусства дополнительно к карточкам получали обеды, обеденные карточки и сухие пайки, то «руководящие работники партийных, комсомольских, советских, профсоюзных организаций» кроме названных выше привилегий имели возможность ужина. На особом литерном питании находились командование Ленфронта и КБФ, высокопоставленные командированные, а также семьи генералов, адмиралов и Героев Советского Союза.

Там же:

СПЕЦСООБЩЕНИЯ

Док. № 61, 25 декабря 1941 года.

…Отмечены факты обмена продуктов на промтовары по следующей стоимости:

За дамское кроличье манто — 1 пуд картофеля.

За карманные часы — 1,5 кгр. хлеба

За валенки с галошами — 4 кгр. жмыха

За русские сапоги — 3 кгр. хлеба

За время с 1 октября за спекуляцию и хищение социалистической собственности арестовано 1524 чел.

29 сентября 2004 г. Зеленогорск.

Закончил расшифровку беседы с Мариной Георгиевной Ковалевской — я познакомился с ней в Феодосии. Они с мужем несколько лет назад купили там домик на высоте 270 метров, чуть выше нашей будки. Живут с весны до осени. Милая семейная пара. Сын Сергей — поэт, гитарист, живет с женой в Феодосии, у них там домик недалеко от моря.

Марина Георгиевна Ковалевская,1929 года рождения, во время блокады проживала на ул. Жуковского, 31. Была эвакуирована с матерью, братом и сестрой 24 июня 1942 года на катере через Ладожское озеро. До 1945 года находились в Башкирии — деревня Утюганово, районный центр Карламан, затем станция Белое Озеро, дер. Дарьино, затем снова Уфа. Реэвакуировались в ноябре 1945 года. Вернуться тоже были проблемы — их квартира была занята людьми из разбомбленного дома.

Отец — Ковалевский Георгий Владимирович, 1905 года рождения, заведующий отделом зерновых во Всесоюзном институте растениеводства (ВИР). Умер от голода 12 марта 1942 года. Это он и его сотрудники спасли коллекцию зерновых в блокаду.

Дед — Ковалевский Владимир Иванович, один из основателей Политехнического института, был зам. министра финансов (при С. Ю. Витте), закончил Лесотехническую академию, сидел 2 года в тюрьме за укрывательство народовольца С. Нечаева (тот ночевал у него одну ночь), работал в Министерстве мануфактур, там его и нашел Витте. Вместе с Д. И. Менделеевым разрабатывал систему политехнического образования в России.

За двоюродным братом деда была замужем Софья Ковалевская, урожденная Корвин-Круковская, первая в мире женщина-профессор.

Мать — Елена Владимировна Ковалевская (урожд. Дючконова), 1905 года рождения, умерла в 1996 г., работала в «Ленэнерго». Сразу после начала войны она уволилась — собиралась эвакуироваться с детьми. Произошла путаница. Ей предложили эвакуировать детей одних, она не отдала. Обратно на работу не взяли, лишилась карточки служащего.

…Голод начался в конце ноября. Отец принес с работы пакетик морской капусты. Напротив дома 32 по ул. Жуковского упала пятисоткилограммовая бомба, всё разнесла в пух и прах. В нашем доме вылетели все окна. Впервые в жизни испытала животный страх.

С нами в квартире жила еще мамина няня, она вырастила маму и маминого брата, ей было лет семьдесят, она не работала, родом из Пскова, у нее был свой сын, но умер маленьким, и она осталась в семье мамкою, мы ее очень любили, она умерла перед эвакуацией, в мае 1942 года.

Так вот, нас всех положили в Боткинскую больницу по блату, к маминой двоюродной сестре, и нам удалось не сдать карточки, мы оставили их няне. И она питалась хлебом. Но в мае 1942 умерла. Мы ее привезли в Мариинскую больницу на Литейном. Нам сказали, что это 212-й покойник за день. А мы привезли ее еще днем, на саночках, волоком по сухому асфальту — ничего другого у нас не было.