Красная Страна - Джо Аберкромби

Высокие Ставки

— Стрижка? — спросил Фаукин, направляя в зеркало пустую, вежливую, профессиональную улыбку. — Или что-то более радикальное?

— Сбривай все, волосы и бороду, так близко к черепу, как сможешь.

Фаукин кивнул, словно это был бы и его выбор. В конце концов, клиент всегда знает лучше.

— Значит, влажное бритье головы.

— Не хотел бы давать другому ублюдку что-то, за что можно схватить. И полагаю, немного поздно портить мой видок, а?

Фаукин выдал пустой, вежливый, профессиональный смешок и начал; гребень с трудом продирался сквозь путаницу густых волос Ламба; звуки ножниц разрезали тишину на ровные маленькие части. За окном усиливался шум растущей толпы, он становился все более взвинченным, а вместе с ним росло и напряжение в комнате. Седые космы падали на простыню, разлетались по доскам привлекательными узорами, со смыслом, который невозможно ухватить.

Ламб пошевелил их ногой.

— Куда все уходит, а?

— Время или волосы?

— И то и другое.

— Что касается времени, я бы спрашивал философа, а не цирюльника. Что касается волос, их подметут и выбросят. Если только у кого-то нет подруги, которая сохранит их под замком…

Ламб взглянул на Мэра. Она стояла у окна, наблюдая за приготовлениями Ламба и за теми, что на улице; стройный силуэт на фоне заката. Он отверг это замечание громким фырканьем.

— В один миг — это часть тебя, а в следующий уже мусор.

— Мы ко всем людям относимся как к мусору, что уж говорить про их волосы.

Ламб вздохнул.

— Думаю, у тебя есть на это право.

Фаукин хорошенько провел бритвой по ремню. Клиенты обычно высоко ценят показуху — отраженная вспышка света на стали, изюминка драмы в процедуре.

— Осторожно, — сказала Мэр, явно не нуждающаяся сегодня в дополнительной драме. Фаукин вынужден был признать, что боялся ее значительно сильнее, чем Ламба. Северянина он знал, как жестокого убийцу, но подозревал, что в нем есть что-то вроде принципов. Насчет Мэра у него таких подозрений не было. Так что он пусто, вежливо, профессионально поклонился, прекращая заточку, заправил кожаный фартук под волосы и бороду Ламба, и начал сбривать их терпеливыми, осторожными шипящими движениями.

— Тебя не беспокоит, что они всегда отрастают обратно? — спросил Ламб. — Их не победить, разве нет?

— Разве нельзя сказать то же о любой профессии? Торговец продает вещь, чтобы продать другую. Фермер собирает зерно, чтобы посадить новое. Кузнец…

— Убей человека, и он останется мертвым, — сказал Ламб просто.

— Не желая вас обидеть… но… позвольте обратить внимание, убийцы редко останавливаются на одном. Лишь начни, и всегда найдется кто-то еще, кого надо убить.

Взгляд Ламба встретился в зеркале с взглядом Фаукина.

— Все-таки ты философ.

— Абсолютно начинающий. — Фаукин вытер теплым полотенцем с вышивкой и продемонстрировал побритого Ламба, как есть, по-настоящему устрашающий обнаженный массив шрамов. За все его годы цирюльника, включая три в компании наемников, он никогда не обслуживал голову столь побитую, помятую, и всячески потрепанную.

— Ух. — Ламб наклонился ближе к зеркалу, пошевелил кривобокой челюстью и сморщил сломанный нос, словно убеждая себя, что это действительно его отражение. — Лицо злобного ублюдка, а?

— Я рискнул бы сказать, что лицо не более злобное, чем плащ. За ним человек и его действия, вот что считается.

— Несомненно. — Ламб на миг взглянул на Фаукина, а потом снова на себя. — И это лицо злобного ублюдка. Ты сделал лучшее из возможного. В том, с чем тебе пришлось работать, твоей вины нет.

— Я просто выполняю работу в точности так, как хотел бы, чтобы ее сделали для меня.

— Относись к людям так, как хочешь, чтобы относились к тебе, и ты не сможешь слишком накосячить, так говорил мне мой отец. Похоже, наши работы все-таки различаются. Моя цель — сделать другому человеку в точности то, что мне бы понравилось меньше всего.

— Ты готов? — Мэр тихо продрейфовала ближе и смотрела на них в зеркале.

Ламб пожал плечами.

— Человек или всегда готов к такому, или никогда не будет.

— Неплохо. — Она подошла ближе и пожала руку Фаукину. Он почувствовал сильное желание отступить, но вцепился в свой пустой, любезный профессионализм еще на мгновение. — Есть еще работа на сегодня?

Фаукин сглотнул.

— Только одна.

— Через улицу?

Он кивнул.

Мэр вжала монету в его ладонь и наклонилась ближе.

— Быстро подходит время, когда каждый в Кризе будет должен выбрать одну сторону улицы. Надеюсь, твой выбор будет мудр.

Закат придал городу атмосферу карнавала. Толпы пьяных и алчных текли единым потоком к амфитеатру. Проходя, Фаукин видел Круг, отмеченный в центре на древних булыжниках, шести шагов в диаметре; на столбах вокруг были факелы, чтобы отметить границу и осветить действие. Древние скамейки из камня и новые шатающиеся трибуны из плохо сколоченных досок уже кишели публикой, какой это место не видело века. Игроки визжали о предстоящем деле и рисовали мелом ставки на огромных досках. Продавцы продавали бутылки и горячие хрящи по ценам, возмутительным даже для этой родины возмутительных цен.

Фаукин смотрел на всех этих людей, кишащих друг на друге, большинство из которых вряд ли знали, что это за цирюльник, не говоря уже о его мыслях, о раздумьях в сотый раз за этот день, в тысячный раз за неделю, в миллионный раз с тех пор, как сюда приехал, что ему не следовало сюда приезжать; он крепко вцепился в свою сумку и поспешил.

Папа Ринг был одним из тех, кто тем меньше любит тратить деньги, чем больше их имеет. Его жилье было в самом деле скромным по сравнению с апартаментами Мэра; мебель была временной и расщепленной, низкий потолок бугристым, как старое покрывало. Глама Голден сидел перед треснувшим зеркалом, освещенным коптящими свечами; было что-то слегка абсурдное в этом огромном теле, водруженном на табуретку и покрытом изношенной простыней; его голова создавала впечатление качающейся на вершине, как вишенка на кремовом пироге.

Ринг стоял у окна в точности, как Мэр, сжав большие кулаки за спиной, и сказал:

— Сбривай все.

— Кроме усов. — Голден приподнял простыню, чтобы ткнуть себя в верхнюю губу большим и указательным пальцем. — Они были у меня всю жизнь и никуда не денутся.

— Весьма блестящий пример лицевых волос, — сказал Фаукин, хотя по правде говоря, в тусклом свете он мог видеть лишь несколько седых волосин. — Удалить их было бы большим сожалением.

Несмотря на то, что он был несомненным фаворитом в предстоящем поединке, в глазах Голдена была призрачная влажность, когда он встретился с глазами Фаукина в зеркале. — У тебя есть сожаления?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});