Виланд - Оксана Кириллова

один видный политик, которого немцы обвиняли в постоянных потаканиях Вечному жиду, – Рузвельт, как ты, конечно, догадалась, – заметил, что неплохо бы после войны все-таки ввести для евреев некоторые ограничения на профессии, чтобы, значит, они не доминировали в экономике Северной Африки. Он сказал, что это, мол, должно сгладить «понимаемые претензии», которые были у немцев к евреям. Понимаемые, – еще раз повторила Валентина, сделала паузу и едва заметно усмехнулась. – И только когда представители западных демократий – люди, безусловно, понимающие – явились в Германию и Польшу и своими глазами увидели, что там сотворили с евреями, тогда они осознали, что «претензии» придется отложить. Ни единого плохого слова в сторону евреев, ни единого хмурого взгляда теперь – на ближайшие сто лет холокост сделал этот народ неприкосновенным.

Лидия проигнорировала иронию в голосе Валентины.

– На всех этих конференциях никто не предполагал, до чего может дойти! – эмоционально и с плохо скрываемым возмущением проговорила она.

– Как это? – Валентина несогласно покачала головой. – Разве не было в книге Гитлера прямо написано, что партия сделает все, чтобы обеспечить немецкий народ пространством, на котором пока «бездарно паразитируют низшие расы»? – Она вскинула руки и закавычила пальцами нужные слова. – Разве не были там описаны и планы касательно евреев? Он даже не пытался завуалировать свои мысли, не было никаких иносказаний. Уже на этих страницах он размышлял, кому дозволено рожать, а чье потомство следует уничтожать, уже тогда он пускал слюни на восточные земли. Его больной разум сразу явил себя во всей красе – безумец, убийца и узурпатор. Вот уж кого-кого, а Гитлера никак нельзя обвинить в неисполнении своих предвыборных обещаний. В этом смысле он был политической патологией, для народа изумительной и нестандартной. Ведь народ, и немецкий, и всякий, если говорить откровенно, привык к тем политикам, которые, знаешь, твердо следуют главному политическому псалму: «Приидите ко мне все страждущие и жаждущие, и я не сделаю ничего».

Лидия не сумела сдержать смешка, но перебивать не стала.

– Но он оказался уродом во всех смыслах и исполнил, что обещал. Он лжец лишь в том смысле, что заявил немцам, будто приведет их к новой жизни, но что нового он совершил? Кто уж больший борец за старое, чем он… Стремление к власти, преступления, совершенные на пути к этой власти, кровавые завоевания для ее укрепления, наплевательство на международные соглашения – что из этого не видела старая добрая Европа? Антисемитизм? Но вспомни Дрейфуса. Его дело показало, что в культурной Франции антисемитизм существовал, по сути, на уровне закона. Так что… Нет, нацистский фюрер не предложил ничего нового. Так чего было удивляться, когда он начал воплощать то, о чем объявил загодя?

Глухой удар вывел Лидию из оцепенения – птица ударила в оконное стекло, резко отпрянула и криво взмыла вверх, постепенно выравнивая свой стремительный полет. Лидия опустила голову и потерла переносицу, затем недоуменно посмотрела на Валентину.

– Раньше я была уверена, что ты не сторонник коллективной ответственности. Но я ошиблась. Ты считаешь нацию так же виновной в случившемся, как и ее правителей? Но как же все твои рассуждения об обстоятельствах, в которых оказались немцы…

Валентина поморщилась, качая головой. Лидии даже показалось, что в глазах ее промелькнуло некоторое разочарование.

– А кто же творец той ситуации, как не сам народ в том числе? Мы всё привыкли на своих правителей валить, а разве сами ни на что не влияем? От каждого по возможности и по способностям… Один промолчал, второй закрыл глаза, третий решил, что его это не касается, четвертый не стал вникать, а пятый выгоду в этом увидел, да и вовсе посодействовал… Ты как думала? За ту страшную войну каждый виновен. Каждый, кто попустил хоть единой мыслью.

Они с Лидией снова посмотрели друг на друга, но на этот раз Валентина не дала возможности Лидии произнести хоть что-то, она продолжила распутывать клубок собственных мыслей, очевидно, давно не дававший ей покоя.

– И вы, немцы, это теперь хорошо выучили. Вам было велено признать и раскаяться. Заслуженно! Но то, что поначалу вам показалось принудительным и позорным, стало вашим новым движением вперед. Мало кто из судей осознал это тогда. Вы открыто признали свои ошибки и до сих пор приносите извинения по всякому удобному случаю, преподаете историю своих ошибок детям, на страницах учебников рассказали о своих военных преступлениях в надежде, что те не повторят их. Признав ошибки прошлого на всех возможных уровнях, теперь вы можете говорить об этом свободно, не измываясь над историей. Поражение подарило вам редкий шанс повиниться легко и открыто, без внутренних распрей, и пользы в этом больше, чем тяжести, – иметь возможность раскаяться в своих ошибках и просить прощения за ту страшную глупость.

Лидия молчала, анализируя слова Валентины. Она никогда не копала с этой стороны, имея мнение о том времени, давно сложившееся и хорошо укладывавшееся в ее картину мира. Ту картину, которая позволяла жить не в разладе с собой, но с тем, что она могла принимать за некоторую гармонию и тем вполне удовлетворяться. Ее озадаченный взгляд застыл на лице Валентины, которого она даже не замечала сейчас. Та же интерпретировала ее взгляд по-своему.

– Да, глупость. А как еще? Приходишь на указанную землю и видишь, что там нет кровавых монстров, а такие же люди. Но ты уже пришел к ним с оружием и сотворил непоправимое, и поэтому они в ужасе кричат: «Умрите!», отбиваясь в страхе. И тогда ты в ответ кричишь им: «Сами умрите!», побивая в том же страхе. И так по кругу. Вот это она и есть. Борьба человека с человеком. Бестолковая, беспричинная, которая только одними поводами погоняется и ложью кормится, которую временщики подстегивают по мере необходимости. Когда одну сторону ввели в искушение, а вторую в заблуждение, и стороны эти меряются тем, кто был больше облапошен. И всякая сторона винит другую в том, что та была больше одурачена и потому сейчас по глупости творит зло. Сколько раз француз воевал с русским? С тем самым русским, с которым пришлось брататься во Второй мировой? Сегодня противник, завтра союзник… Вот и вся наша история – бессмысленное и хаотичное перемещение туда-сюда границ через кровь и страдания. Знаешь ли хоть одну войну, которая бы имела смысл, сохраненный на века? Знаешь ли хоть один пакт или союз, заключение которого накрепко уберегало от противостояний в будущем? Вот российский император Александр I заключил союз с Францией – Тильзитский мир, а через пять лет Наполеон решил, что дружба с Россией уже ни к чему. Пять лет от пламенных признаний в дружбе до вероломного нападения – вот она, возня временщиков в чистом виде. Которые не умеют ни слово свое держать, ни договориться, ни хотения свои умерить, ни страхи побороть. Возня, стоившая жизни больше миллиона солдат. Тех солдат, которые действительно воевали, не задумываясь, за что…

– За что воюют? – наконец вышла из своего оцепенения Лидия.

– За что им это. А воюют всегда за Отечество. За что ж еще? Самое богоугодное дело, Лидия. Когда «за Отечество», тогда всё с доброго дозволения большей части нации, согласной принести себя в жертву. Это сильный морок, за богатства так не пойдет народ, за ресурсы так не пойдет. А за идею Отечества поползут даже в кровях своих. Но как мы вспоминаем, где границы того Отечества? По итогам какого-нибудь соглашения, союза, пакта, раздела, устройства, порядка, закрепленного подписью очередного протирателя трона… В то время как у противоположной стороны также всегда найдется подобная бумага. И ведь и то и другое – не филькина грамота, а правдивый документ. Ведь этих войн и союзов уже столько было, что скопилось итоговых бумаг тех столько… Если на каждую ссылаться, то человечеству можно уже и не жить. Где они, эти границы? Если взять карту мира и расчертить ее всеми границами, когда-либо существовавшими, то, сдается мне, она будет заштрихована так, как будто ребенок взял карандаш и бездумно закрасил всю землю. Так какой прок в этих мирных соглашениях, когда они нарушаются, едва успевают высохнуть чернила на них? Те, кто подписывает их, – несчастные люди, по существу, вынужденные всю жизнь изыскивать возможность, чтобы представить всякое свое действие благим или на крайний случай вынужденным. Это не так уж и просто, Лидия. Тяжело даже. Скрыть процессы, которые ведут к очередной войне. Вот тебе еще одна дурная линия того века, прошлого. Был Союз трех императоров: германского, австро-венгерского и российского. Он оформился в тысяча восемьсот семьдесят третьем году. Да. А еще через несколько лет оформилась новая группировка – Тройственный союз, тут уже сговорились Германия и Австро-Венгрия с Италией. Эти союзы прямо противоречили друг другу. По первому соглашению, если честно ему следовать, второе никак нельзя было допускать. Тогда вскоре в противовес Тройственному союзу создали Русско-французский союз, к французам потом