Виланд - Оксана Кириллова

и молить фюрера о возвращении старых условий, если он откажется от этого конкордата. Вот это ты заруби себе на носу, дед! А теперь взял лопату и продолжил работать.

И Штенке… отошел от него. Сев на велосипед, он вновь зажал пакет под мышкой и покатил в нашу сторону. Остальные заключенные пораженно смотрели ему в спину. Старик-арестант медленно поднял лопату и продолжил работать, я видел, как дрожали его руки, но лицо его не выражало ровным счетом ничего. Остальные молча присоединились к нему. Я в замешательстве посмотрел на Франца, он так же озадаченно покачал головой:

– Повиновение и активность – опасный союз. Он же обычный бюрократ с кулаками, имеющий право пускать их в дело. Но я был уверен, что он понятия не имеет, что делать, когда и на его силу находится противодействие. Судя по всему, я ошибался.

Штенке проехал мимо нас и кивнул. Я кивнул ему в ответ, Франц лишь проводил его задумчивым взглядом. Я редко видел его таким растерянным.

В середине июня благодаря Францу мы раньше всех узнали о подписании перемирия с французами в Компьенском лесу. Он сумел настроить приемник на американскую радиостанцию, которая в подробностях осветила это событие. Тот редкий случай, когда никто его за это не осуждал.

– Да иди ты! Прямо там же, где лягушатники прижали нас в восемнадцатом?!

– Я тебе больше скажу, по приказу фюрера даже отрыли где-то в музейных закромах тот самый вагон Фоша[103]. Вытащили на поляну ржавую железяку и прямо в ней вернули должок лягушатникам. На том же столе и поставили подписи.

– Не подписи поставили, а французов на колени!

– Вот уж поворот истории. Закольцевали элегантно! Унизительнее не придумаешь.

– Знатно щелкнули лягушатников по носу! Вот так реванш!

– Пусть теперь сами нажрутся перемирием, которым накормили нас двадцать лет назад! Теперь поймут, каково это.

– Верно! Все идет верно! Потому как окончательная победа всегда за истиной!

– Весь север и юго-запад Франции наши! За шесть недель!

– Больше бери! От Ла-Манша до Буга, от мыса Нордкап до Бордо!

– Адольф Гитлер – величайший полководец всех времен и народов!

– За фюрера!

– А я вам еще так скажу, не без нашей помощи это! Главный фронт – у нас тут, в лагерях! Это мы боремся с недобитыми ублюдками, которые мечтают уничтожить рейх изнутри, как это сделали ноябрьские шакалы в восемнадцатом!

– За нас!

– За дивный новый мир, – произнес Франц.

– Нарядно сказал, – одобрительно кивнул Штенке.

– Заимствовано, – уклончиво ответил Франц.

«Весь Берлин бьется в экстазе, мальчик мой. Пожалуй, такого единения и восторга я и не припомню. Счастливые толпы заполонили улицы, все от мала до велика обнимаются и целуются, превознося военный гений фюрера. Гений! Истинный гений, что ж, таким история все прощает. В субботу, кажется, весь город встречал его после возвращения с фронта. Твоя старая тетка тоже была там, каюсь. Нас с Элизой затянуло в толпу и донесло прямиком до Бранденбургских ворот, возле которых состоялся торжественный парад. Уж ты знаешь свою тетку, дружок, знаешь, что я стараюсь быть в стороне от этого политического флера, но тут вынуждена признать: события ныне доказали, что нас ведет мудрый вождь. Германия сделала верный выбор. Ну а как у тебя дела, мой мальчик? По городу ходит много нехороших слухов касательно Дахау и других подобных мест – ты же понимаешь, что я с трепетом ловлю все касающееся лагерей, ибо твоя жизнь сейчас неразрывно связана с этим институтом, а ты самое дорогое, что есть у старой тетки, – но будь покоен, мой мальчик, я никогда не поверю в эти выдумки. Элиза заверила меня, что это не такие уж и страшные места, как о них сплетничают, наоборот, для заключенных там организованы неплохие условия, они могут и спортом заниматься на свежем воздухе, и отдохнуть после работы. В газетах пишут, что рацион у них как у охранников, и даже меню напечатали, я внимательно изучила, вполне себе, и пирожные по выходным…»

В письмо тетя Ильза вложила вырезку из воскресного «Фёлькишер Беобахтер» с фотографией: на фоне монументальных Бранденбургских ворот, увешанных флагами со свастикой, был запечатлен праздничный автомобильный кортеж. В первом ряду в черном «мерседесе» стоял Адольф Гитлер и приветствовал народ, который едва сдерживало оцепление.

Пока фотография переходила из рук в руки, я громко читал статью: «…Вступление Адольфа Гитлера в столицу рейха явилось грандиозным историческим символом. Фюрер сконцентрировал в себе сознание восьмидесяти миллионов и смело явил миру волю этих миллионов. Он выбил из нежизнеспособной системы Версаля один блок за другим и стал полноправным хозяином тех континентальных областей, из которых по воле Лондона и Парижа скоро должно было снизойти окончательное разрушение Германского рейха. Но шестое июля нынешнего года символизирует уничтожение всех деструктивных планов наших врагов. Эта дата навсегда останется в истории не только как дата возникновения нового европейского порядка, но как дата окончательного становления бессмертной национал-социалистической мысли о бесспорном величии немецкой нации. Той мудрой нации, которая сразу же постигла всю истину и справедливость этой борьбы…»

Когда я закончил, охранники зааплодировали.

Можно считать, что с войной было покончено, – теперь совершенно очевидно, что англичане будут вымаливать мир.

Слухи о скором окончании войны достигли даже ушей заключенных. Во время работ они тихо перешептывались, строя предположения, что это принесет лично им. Слухи, сплетни и порожденные ими надежды – единственное, что им оставалось.

Вскоре эти слухи подтвердились официальными сообщениями в газетах. Папа римский лично призвал противоборствующие стороны к миру, заявив, что готов выступить посредником, то же самое предложил и король Швеции.

– Не сегодня завтра англичане выбросят белый флаг, – предсказывал Штенке с явным сожалением.

Он не скрывал, что жаждал полного разгрома англичан, и тот факт, что немецкие войска так и не вступили на Британские острова, его печалил.

– Теперь все зависит от настроения фюрера, – авторитетно заявлял Карл, – согласится ли он на мир, или будем добивать островных обезьян.

– С войной покончено, фюрер великодушен, – снова говорил Штенке.

Девятнадцатого июля Адольф Гитлер выступил в рейхстаге. Как и предсказывал Штенке, он предложил англичанам заключить перемирие: «Из Британии все еще раздаются крики с призывом к продолжению войны, но крики эти не народа, а политиков, которых ежедневно, кроме субботы[104], дергают за нити прекрасно известные нам личности. И крики эти лицемерны и убийственны для народа, ибо кричат, что будут продолжать войну до конца, а если Великобритания сгинет, то будут продолжать войну из Канады. И что под этим подразумевается? Что весь английский народ в случае опасности переберется в Канаду? Чушь! В Канаду отправятся только те джентльмены, которые кричат сейчас о продолжении войны. Народ же останется в Британии, где увидит войну другими глазами, нежели их так называемые лидеры из Канады. И эта картина будет страшна. Я открыто говорю, что питаю откровенное отвращение к такого рода бессовестным политикам, которые заранее обрекают целый народ на гибель. И что самое страшное – свой народ! И в момент этой гибели мистер Черчилль будет в Канаде, куда, без сомнения, уже отосланы деньги и дети тех, кто сейчас ратует за продолжение войны. Однако миллионы простых людей ждут великие страдания. А потому я считаю долгом перед собственной совестью еще раз обратиться к благоразумию Великобритании. Я думаю, мое положение позволяет мне обратиться с таким призывом, ибо я не побежденный, выпрашивающий милости, а победитель, говорящий с позиций здравого смысла. Победитель, который не видит причин для дальнейшего пролития крови…»

Даже Штенке, жаждавший, чтобы мы дожали англичан, вынужден был признать, что фюрер все сказал по делу. Теперь даже самые отчаянные скептики вроде моего отца должны были уверовать в него.

Что ж, томми легко отделались.

Свидание № 6. После перерыва

– И ведь знаешь, кто-то верит, что во всей той истории жертва – Иуда, потому как без предательства не случилось бы искупления. Предал да и обрек себя на проклятие в веках, сделав даже имя свое нарицательным. Возможно, это действительно вторая по важности жертва после Христовой, кто знает.

Валентина продолжила смаковать молоко и свои мысли.

– То, к чему ты ведешь, довольно скользко, – проговорила Лидия.

– Потому что идет вразрез с общепринятым? – Валентина вопросительно посмотрела на своего адвоката, понимая, что отвечать та не будет. – Избранность народа избранного с веками потускнела, а арийский фюрер начистил ее так, что она вновь засияла, слепя всех вокруг. Уничтожая народ избранный, он сделал все, чтобы обеспечить им их собственное, активно развивающееся государство.

– Но какой ценой?

– Возможно, той, которую они сами готовы были заплатить.

Обе замолчали, в упор глядя друг на друга. Наконец Лидия посмотрела на часы, с тревогой осознав, что скоро ее попросят удалиться. Валентину, казалось, этот факт нисколько не беспокоил. Она продолжила:

– Вот была конференция в Касабланке, там все обсуждали, как страшно то, что происходит с евреями в Европе. Тогда это много где обсуждали: Эвиан, Касабланка… Но позже в неофициальной обстановке