Порог греха - Юрий Францевич Курц

Марину работать операционной медсестрой в тайно организованной им лаборатории по пересадке органов. За одну операцию она получала столько денег, сколько бы не имела за несколько лет её привычной профессиональной ставки!

Как-то привезли на операцию какого-то богатенького воротилу: требовалась срочная пересадка сердца, а донорское оказалось с дефектом. Сынок Марины в этот злосчастный и для него, и для неё день приехал к матери на выходные. Главврач и использовал парня в своих целях. Ассистировала при операции, конечно, другая медсестра – подруга Марины. Сына её она узнала после того, как его распластали. Виду не подала, но утаить злодейства от Марины не смогла. Та слегка умом-то и тронулась. Как на нашей свалке оказалась – не помнит. Но целью жизни поставила отомстить своему бывшему начальнику.

История Марины не удивила Алеся: случаются и похлеще!

– Главврач – отпетый отморозок. Его надо наказать. Я помогу несчастной женщине. Убрать ублюдка – не проблема, но надо накрыть всю шайку.

– Это не так просто, Алесь!

– Ничего, придумаю. Как её по батюшке?

– Павловной.

Марина оказалась очень миловидной: у неё было тонкое, будто точёное, лицо с красиво очерченным носом, губами и очень строгими голубыми глазами; на них, закрывая брови, была надвинута белая медицинская шапочка. Под белым халатом чувствовалась сильная и гибкая талия. Марина молча кивнула. Молча сменила повязку на ноге Алеся. Молча сделала укол.

– Всё в порядке? Это не опасно? – спросил Алесь.

Она всё также молча помотала головой и собралась уходить.

– Постойте, – придержал её Алесь, – простите, Марина Павловна, я знаю о вашем сыне. Хочу помочь.

План был прост и дерзок. Однако известно, что такие больше всего и удаются всем сорви-головам.

Через месяц Алесь и Марина, загримированные, приехали в санаторий под видом супружеской пары писателей, желающей месяц-другой отдохнуть и поработать в тишине. Чистый воздух, целебная вода и хороший стол – вот всё, что им было нужно. Такие липовые супружеские пары в санатории не были редкостью. Деньги закрывали глаза главного врача на наличие паспортов и путёвок. Марина должна была указать Алесю всех причастных к преступному делу и привести к лаборатории, а он уже на месте должен был принять решение, как с кем поступить. Алесь не мог предвидеть только одного – поведения Марины. И это сыграло роковую роль: не зря же он любил действовать в одиночку!

В санаторий они приехали вечером. Их поселили в двухкомнатном номере: светлом, хорошо меблированном, с ванной, туалетом, телевизором, телефоном и холодильником. Алесь заявил Марине, что на её прелести покушаться не намерен и она может чувствовать себя совершенно спокойно: спать он будет на диване, а она пусть блаженствует на широченной, как стадион, кровати. За лёгким ужином выпили вина. И странно: Алеся сразу же поклонило ко сну! Он едва добрался до дивана и провалился в забытьё.

Глубокой ночью его разбудила Марина. Она трясла его за плечи, шлёпала ладонью по щекам, заставляла выпить что-то из стакана. Он выпил. Голова прояснилась.

– Алесь Вацлавич, – сказала Марина, голубые глаза её пылали возбуждённым огнём, – вам необходимо немедленно исчезнуть! Я прикончила ублюдка! Отомстила за своего мальчика! А без него мне незачем жить на свете… – она кинулась к столу, взяла его ПБ, направила себе под подбородок, взвела курок и нажала на спусковой крючок.

Алесь, на ватных ногах, бросился к ней, пытаясь оказать помощь. Тело её обмякло. Сердце не билось.

Выругавшись, растерянный Алесь огляделся и заметил на столе кейс. «Значит, вечером Марина подсыпала в вино снотворное, нашла пистолет…» Он поднял крышку: до самого верха дипломат был заполнен пачками денег. Явно принадлежал главному врачу. Алесь накрыл Марину одеялом, постоял над телом. Поднял пистолет. Оделся. Взял кейс.

В трёх километрах от санатория проходил автомобильный тракт. На попутке Алесь доехал до города. Добрался до Жмыхова, рассказал обо всём и передал дипломат с деньгами. Сказал, от Марины.

До Осикты дотащился на лесовозных машинах.

После случая с Мариной сердце Алеся нередко охватывала смурь: холодело в груди, немел затылок. Мысли сбивались на одно вопрошающее направление: зачем этот белый свет? зачем жить? зачем мучаться? На войне, в Афгане, он подавлял их в себе одним способом – стаканом водки. Так поступали все спецназовцы, чтобы не свихнуться. При их кровавой работе это было единственным лекарством: ошпарить мозги сивухой, замереть на несколько минут с закрытыми глазами, погрузиться в колыбельный туман полузабытья. В атмосфере коллективного братства это было благом, но в смятенном одиночестве грозило психическим срывом. Поэтому Алесь использовал ещё одно действенное средство – слово.

«Тайга! Тайга! С чем сравнить тебя, как не с гигантским простором океана, давшего жизнь всему сущему Земли? И сама ты, как океан, эту жизнь хранишь и сотворяешь. Защитной бронёй сдерживаешь обжигающий напор Солнца, даря прохладу в знойные дни. Бережёшь тепло под сенью своей в студёные ночи. От проливного дождя прикроешь зонтом и разгульного ветра перехватишь свальный порыв. Потому и хорошо тем, кто живёт в кронах твоих дерев и возле могучих их корневых свай.

Дух томится при огляде твоей шири с высей на уровне птичьего полёта. Уходят к дымчатому сближению земли и неба застывшие в разбеге волны гор и сопок с зубчатыми коронами скал, проплешинами гарей, крутыми развалами древних валунов, прогалинами цветастых еланей и серой немотой сухостоя.

В разные времена года рядятся разные дерева, подростковая и совсем малая кустарниковая поросль, в зелёные, бурые, багровые и жёлтые одежды. Знатоки лесных наук по такой окраске на глаз определяют древесную породу. И каждая из них на своём семейном участке способствует благодатному проблеску мысли и шевелению души.

В кедровнике – тонкий запах желанного труда. Если приспела пора собирать кедровые орешки, то этим и определяется настроение. Главный снаряд добычи бесхитростный до примитивизма: чурка под сотню килограммов весом, насаженная на могутную слегу, – что-то вроде гигантского молота – да тройка-пятёрка парных мужских рук, кои раскачивают и буцают таким молотом по стволу, срывая гулким сотрясением тугие бурые шишки.

В берёзовой роще пахнет молодостью. В ней любить хочется, только добрые дела сотворять. Крылья за спиной трепещут!

Лиственничник мрачной строгостью своею напоминает о бренности всего сущего земли. Не потому ли в таёжных деревнях последний путь обретшего вечный покой человека устилают мохнатыми ветвями-лапами?

В просторном сосновом бору с колышащейся в воздухе солнечной паутинкой так и подмывает упасть на колени и молитвенно воздеть руки к небу. А сунься в болотный, называемый в народе «свиным» багульник, что как верный любовник всегда жмётся к кустам застенчивой голубики на заболоченных еланьках,