Силуэты минувшего - Георгий Алексеевич Римский-Корсаков

еще раз приезжала ревизовать деятельность нашего отдела комиссия в составе бывшего командующего 11-й армии в войну 1914 г. генерала Гутора и генерала Н.П. Серебренникова, бывшего командира Павлоградских гусар (см. «Войну и мир»). Этот последний был очень похож на генерала Брусилова, и Иммерман, сопровождавший этих генералов, забавлялся тем, что собирал толпу зевак около вагона, таинственно сообщая на остановках железнодорожникам, что он сопровождает «самого Брусилова».

Эта генеральская комиссия хорошо у нас кушала, приятно отдыхала и много подвезла с собой в Москву продуктов. Что делать – генералы «тоже хочут кушать». Конечно, они дали вполне благопристойный отзыв о нашей деятельности. И в самом деле, мы ничего плохого не делали, контрреволюцией не занимались, спекуляцией тоже, кокаин не нюхали и не пьянствовали, хотя такая возможность у нас была.

Отступая от Сарапуля, белая армия Колчака взорвала большой мост через Каму. Ленин приказал его восстановить в течение трех месяцев. Была зима, и морозы достигали 45°. Работа шла день и ночь. Чтобы согревать рабочих, им выдавали ежедневно на каждого по полбутылки водки. Очень многие рабочие продавали эту водку по 5 руб. за бутылку (дешевка!!!).

Мы жили в бывшей гостинице, в центре города. Там было довольно чисто и даже жарко, но нас одолевали крысы. Они паслись вокруг нас во время нашей еды, а по ночам бегали по нашим кроватям. Но в общем мы наслаждались покоем и сытной пищей. Я отправлял в Москву посылки с мукой и пшеном. По вечерам пели. Я аккомпанировал, как умел, а Голубев, наш служащий канцелярии, молодой парень, пел. Кроме того, нас развлекал старый музыкант-татарин, у которого была до революции в Сарапуле музыкальная школа. Весьма любопытной фигурой был «король электричества и секретной магии» Интус Канот, а по паспорту Степан Никифорович Терентьев. Он устраивал сеансы магии – пропускал через себя токи высокого напряжения (одевая калоши) – и всякие фокусы. Он же доставал нам водку и любые продукты по спекулятивной цене. Он не обижался, когда его ругали вором, шарлатаном, паразитом, спекулянтом и прочими поносными именами. Он же предлагал «валюту», т.е. царские деньги и золотые кольца. Его гнали. Он печально вдыхал и говорил, что теперь каждый может обидеть Интуса Канота, а вот раньше перед ним преклонялись такие люди, как уездный полицейский исправник. Однако, на другой день он являлся снова и спрашивал, не нужно ли кому свинины или баранины?

В январе 1921 г. меня отправили в составе ремонтной комиссии закупать лошадей у населения для армии. Замначальника отдела Малышев предупредил нас, чтобы платили за лошадь не свыше 250 руб. (в среднем), а председатель комиссии Иммерман объяснил мне, что государственная закупочная цена установлена в 320 руб. и что Малышев и Тамарин заработают, таким образом, на каждой лошади по 70 руб.

Все члены комиссии разъехались в разных направлениях, чтобы съехаться в назначенный день в городе Чистополе (на Каме). Я отправился в сопровождении десяти красноармейцев в Мензелинский уезд Уфимской губернии. Это был совсем глухой татарский край, разоренный к тому же гражданской войной. Хороших коней там было очень мало. Мне надо было закупить 50 голов. Я сначала был очень разборчив и придирчив. Но время шло, и надо было спешить, и я стал брать то, что предлагали, лишь бы лошадь не имела каких-либо явных дефектов. Во многих случаях удавалось купить значительно дешевле назначенного лимита в 250 руб. Каждый владелец коня выдавал мне расписку в получении денег и ставил какую-нибудь татарскую закорючку вместо русской подписи.

Следует отметить, что население охотно продавало лошадей. Этому способствовало и то, что члены комиссии пользовались в сношениях с населением не грубыми административными приемами и приказами, а умели войти в доверие к людям и доброжелательно к ним относились. В то суровое время это была совсем неожиданная тактика, которая безусловно давала вполне положительный результат.

В Чистополе я получил телеграмму от начальника, вызывающего меня в Казань. Поручив закупленных лошадей команде красноармейцев, я с двумя товарищами поехал в санях в Казань. Ехать надо было больше ста километров.

Мы несколько задержались с отъездом, и едва мы переехали через Каму и углубились в большие леса, как настала ночь. Совсем стемнело. Зима была суровая. Мороз свыше 30°, хотя и без ветра, был очень чувствителен. Одеты мы были в полушубки. На ногах валенки. Но, проехав три часа без отдыха, мы почувствовали, что надо погреться. Да и нашей паре лошадей стало тяжело. Между тем, место было глухое и никаких деревень нам не попадалось. Лес и лес.

Наконец вдруг громадные сосны расступились, и на большой поляне появилось какое-то селение. Большие избы на высоком фундаменте, сложенные из вековых бревен. К избам примыкали высокие и крепкие заборы, образующие внутренние дворы, населенные собаками, которые подняли неумолкаемый лай при нашем появлении. Архитектура домов и их внешность резко отличались от обычных деревенских изб. Занесенные снегом столетние сосны, обступившие их, создавали какой-то берендеевский пейзаж. Нигде ни одного огонька. Куда стучать? Кого просить о ночлеге? Выбирать не приходилось, и мы постучали в первую же избу, или вернее сказать – в первый двор. Собаки громко лаяли, но никакого движения внутри не было заметно. Что за деревня? Нас никто о ней не предупреждал. Похоже, что это даже не деревня, а раскольничий скит, жилище тех, кто жил еще по старой вере.

На стук во второй и третий двор нам тоже не ответили. Но не ночевать же нам на улице? И тут я вспомнил рассказ поэта Клюева, который говорил, что у них в Онежском крае никто не откроет дверь, если не услышит: «Во имя Отца и Сына и святого духа», и тогда хозяин ответит – «Аминь» и впустит гостя. Я решил попробовать и здесь использовать эту магическую формулу заклинаний, и когда я, постучав, громко произнес: «Во имя Отца…», в ответ за крепкими воротами раздалось: «Аминь, аминь». Заскрежетали засовы, заскрипели замки, звякнули цепи и калитка в цитадели приоткрылась.

– Что за люди? – спросила женщина, плотно повязанная теплой шалью.

– Мамаша, пустите нас, Христа ради, переночевать. Совсем застыли. Едем по казенному делу в Казань.

– Сколько вас?

– Трое, матушка. Люди верные, вас не обидим.

Она отвернулась от меня и что-то сказала в сторону дома, после чего заскрипели болты и ворота открылись, чтобы впустить наши сани.

– Идите в горницу, – пригласила она нас и пошла вперед, освещая дорогу фонарем.

Пройдя какие-то тесные закоулки, она распахнула дверь в большую горницу с русской печью, полатями и божницей со многими темными иконами, перед которыми светилась