Силуэты минувшего - Георгий Алексеевич Римский-Корсаков

он нагибается, чтобы не задеть головой за притолоку, как нерешительно останавливается и затем произносит своё презрительно-издевательское: «Зайтить, аль нет?» И такое же непреходящее впечатление от появления Дона Базилио в первом акте «Севильского цирюльника»[61]. Дверь слегка приоткрывается. Просовывается конец длинной поповской шляпы. За ней появляется кончик длинного утиного носа Дона Базилио, носа подвижного, как у собаки. Он сначала нюхает, чем пахнет в доме Бартоло, и входит только потом. И начинает разматывать бесконечной длины шарф. А как он комично бегает вприпрыжку по сцене, спасаясь от буйного Альмавивы, и как при этом, высоко задирая полы своей рясы, показывает тонкие ноги в красных чулках и громадные поповские туфли с пряжками! Этот шарф и красные чулки были одними из любимых находок Шаляпина.

А сколько было шума и восторгов у любителей оперного искусства по поводу исполнения Шаляпиным небольшой партии князя Гремина в «Евгении Онегине»! Дело в том, что свою арию «Любви все возрасты покорны» Шаляпин пел, обращаясь к Онегину со своим волнующим признанием, сидя на диване. Это было неожиданно смело.

Однако у Шаляпина были не только победы, но и артистические неудачи, которые Фёдор Иванович признавал, но не любил вспоминать. Так совсем не удалась ему партия отца Дубровского в опере Направника. Возможно, что ему была чужда музыка оперы, написанная без особого творческого подъёма и в академическом стиле.

Шаляпин был чрезвычайно требователен ко всем исполнителям оперного спектакля и, конечно, прежде всего к самому себе. Его скандалы в театрах чаще всего происходили из-за повышенного чувства ответственности, как исполнителя, перед слушателями, перед автором, перед оперным искусством. Он очень резко критиковал тех дирижёров оркестра, кто только добросовестно умел читать ноты, но не пытался раскрыть их смысл, содержание и идею оперного произведения. «Смотрят в партитуру и ничего, кроме нот, там не видят». Вот почему он так ценил С.В. Рахманинова как дирижёра, который умел необыкновенно чутко и вдохновенно подойти к исполнению оперы.

О Шаляпине написано много, но видимо ещё не всё. А рассказывали о нём ещё больше, чем писали. Шаляпиным, конечно, занимались газеты. О нём говорилось всюду. Не всегда говорили правду. Очень много выдумывали всяких небылиц. Вот Шаляпин стрелял в привидение. Вот он убил вора, который ночью влез к нему в окно. Вот он чуть не задушил известного тенора на репетиции, а другого хотел избить и загнал его в оркестр. Парикмахер брил клиента и занимал его рассказом о новом чудачестве Шаляпина. (Между прочим, тогда, в те далёкие времена, парикмахеры занимали посетителей вежливым разговором, стараясь обставить посещение парикмахерской возможно более приятно для клиентов. Тогда не приходилось слушать, как мастера громко говорят о выполнении плана, о своих мозолях и ценах на картошку).

О Шаляпине говорили гимназисты и студенты. О нём можно было услышать в приёмный день за чашкой чая у какой-нибудь дамы из общества или на именинах у профессора университета. Много толковали, конечно, и в артистической среде. Много было фантастических рассказов, но много было и достоверных фактов.

Так, например, когда – ещё до первой мировой войны – Шаляпин пел в Лондоне с русским составом артистов, администрация гастролей задерживала выдачу зарплаты, несмотря на неоднократное обещания не затягивать расчёт. Тогда вся труппа с Шаляпиным во главе, собравшись на репетицию, заявила, что если к вечеру артисты не получат денег, то петь они не будут. Больше всех шумел и волновался Шаляпин. Настал вечер. Денег труппа не получила. Артисты ходили по сцене и не думали одеваться к спектаклю, – должны были давать «Псковитянку». Импресарио бегал, уговаривал артистов, клялся, что после сегодняшнего аншлага он завтра же рассчитается со всеми полностью. Его никто не слушал. Звонки были уже даны. Оркестр на месте. Вдруг кто-то сообщает, что Шаляпин в своей уборной гримируется, собираясь петь. Сначала этому не поверили, а потом, страшно рассерженные, бросились к Шаляпину требовать от него объяснений его нетоварищеского поступка. Хористы собрались перед дверью уборной Шаляпина и кричали: «Предатель! Скотина! Продажная шкура! Выходи! Мы тебе покажем!» и прочие неприятные русские слова. Вдруг дверь уборной распахнулась и показался… нет, не Шаляпин, а сам царь Иван Васильевич Грозный, в шапке Мономаха и с жезлом в руке. Он остановился, нахмурил брови, строго взглянул на хористов и пошёл прямо на них, бросив на ходу: «Сейчас начинаем». Все кинулись одеваться. Импресарио рассудил правильно. Он уплатил деньги только одному Шаляпину и тем самым сорвал забастовку артистов. Он отлично знал, что если Шаляпин будет петь, то все артисты последуют его примеру. Это мне рассказывал один из участников того спектакля.

Но не всегда хористы так беспрекословно подчинялись Шаляпину. Раз в Киеве он пел Сусанина. На репетиции Шаляпин проходил свою партию на сцене, сидя на стуле. В руке он держал носовой платок, который случайно упал. Шаляпину лень было нагнуться, чтобы поднять платок. Он поманил пальцем одного из хористов-«поляков» и приказал: «Подними». Хорист на мгновение застыл на месте, а потом всё же решил поднять платок великого русского артиста. Зато хор после репетиции устроил собрание, на котором резко осуждал дерзкую выходку Шаляпина. Попало и бедному хористу, что он подчинился приказу Шаляпина и тем уронил своё артистическое достоинство. А вечером на спектакле в сцене в лесу, «убивая» Сусанина, поляки так «вошли в образ», что Фёдору Ивановичу трудно было подняться на ноги, и ушёл он со сцены, прихрамывая на обе ноги. Он, очевидно, хорошо всё понял и ни слова никому не сказал об этом инциденте.

В России имя Шаляпина было необычайно популярно. Но и за границей его знали и почитали не меньше, если не больше, чем на его родине. Его мировая слава началась в Италии в 1901 году. Его пригласили петь Мефистофеля[62] в Ла Скала. Никто его тогда в Италии не знал. Было ему всего 27 лет. Шаляпин вспоминал, как его, совсем молодого и никому неизвестного, нерадушно, и даже сурово встретил Милан. В гостинице рядом с Ла Скала ему отвели на пятом этаже небольшой номер под крышей, Когда он пришёл в театр на репетицию, его старались не замечать и неохотно отвечали на вопросы. Тогда он решил показать себя театру и запел, по-итальянски! полным голосом! На сцене и в оркестре произошло замешательство. Оркестранты перестали играть и встали, чтобы посмотреть, кто это так хорошо поёт. Рабочие и не занятые артисты выскочили на сцену. Прибежал директор. Все стали хлопать Шаляпину, улыбаться и пожимать ему руки. А когда он после репетиции пришёл в гостиницу и спросил ключ,