Комментарии к материалистическому пониманию истории - Дмитрий Евгеньевич Краснянский

сработать. Но даже при этом она таила в себе опасные пороки. Не говоря уже об общем цивилизационном отставании, те политические новшества, что привились на российской почве, во многом обернулись бедой. Так, например, прививка «западной» культуры разверзла глубочайшую пропасть между элитой и народом, так что иной барин чувствовал себя в Париже, как в отечестве, а в России, как за границей.

Итогом цивилизационного проекта «частичных заимствований» стала перманентная отсталость России от Запада, которая и выразилась в «крымской катастрофе». Формирование нового цивилизационного проекта оказалось неизбежным.

§ 3. Третий проект. Демонтаж поместного политаризма. Пореформенная Россия: от Александра II до Николая II

В XIX веке элита начинает понимать, что частичные заимствования не позволяют дать достойный ответ Вызову «Запада». Становится очевидным, что государственное выживание России возможно лишь в том случае, если будет создана такая же социально-экономическая и политическая структура общественных отношений, которая существует на «Западе». Ирония состоит в том, что российский политаризм возник и существовал как необходимое условие политического выживания страны. Но к середине XIX в. для многих стало очевидным, что при дальнейшем сохранении политарных структур о политическом выживании страны не может быть и речи.94 Кроме того, деформированные политарные структуры перестали быть практически оправданными – они уже не приносили государству и обществу той пользы, которую приносили в первые века своего существования.

Формируется третий цивилизационный проект: демонтаж традиционной «поместно-политарной» формации и осторожный дрейф в сторону «Запада».

Сакраментальный вопрос: отчего реформы в России всегда оказываются робкими, нерешительными, непоследовательными? Можно исписать тысячи страниц, толкуя о необычной, загадочной душе России, но куда проще и эффективнее обратиться к цивилизационной и формационной сущности российского общества.

Проблема реформ возникла в России лишь в тот момент, когда общества Запада явили более мощный и эффективный тип социального организма. Россияне могли бы столетиями «наслаждаться» положением третьего Рима, положением центральной цивилизации мировой истории, если бы не наличие Запада, который сманивает высокими потребительскими стандартами, пугает технически совершенной мощью, прельщает изощренным знанием.95 В тот момент, когда соревнование с Западом оканчивается очередным банкротством, возникает мысль о кардинальных реформах. Но кто будет эти реформы проводить? Реформы нуждаются в опоре на мощные социальные силы, но таковых сил как раз и нет, поскольку политарное государство поглощает все, что может быть хоть какой либо альтернативой его власти. В итоге, за реформы оказывается ответственной одна группа политарной элиты, которая вступает в борьбу с другой группой политарной элиты, что само по себе существенно поглощает реформаторский импульс. Кроме того, радикальная успешная реформа политаризма однозначно предполагает его демонтаж, а значит, и упразднение политарной элиты, в том числе и той части, которая осуществляет реформы. Соответственно, чем дальше продвигаются реформы, тем меньше сторонников они находят, что и заканчивается постепенным их затуханием – все удовлетворяются тем небольшим результатом, который был получен. В итоге, изначальная проблема не решается, но вновь откладывается на далекое будущее. Но это будущее наступает достаточно скоро, поскольку социальный организм оказывается существенно разбалансирован предыдущими, непоследовательными попытками его реформировать. Реформы становятся перманентными, либо же все заканчивается оглушительным крахом.

И самое главное: поскольку реформирование политарных структур автоматически есть движение к хаосу, ведь они и есть структуры социального порядка, постольку всякая реформа с необходимостью, рано или поздно, упирается в эту границу. А альтернативные общественные структуры (например, гражданское общество), которые могли бы амортизировать это сползание к хаосу, по определению отсутствуют – их создание и есть одна из целей реформ. Соответственно, чем радикальнее оказывается реформа, тем больший хаос она порождает. В итоге, реформы начинают прочно ассоциироваться с социальными бедами, слабостью, распадом, и общество решительно выступает за возвращение к прежним структурам, при которых «так славно жилось». Цикл начинается вновь.

Эта циклическая динамика, порожденная длительным балансированием между автохтонно возникшей цивилизацией и необходимостью соответствовать Вызову Запада, порождает и «вечный» спор западников и славянофилов. Последние озвучивают массовые настроения человека политарного общества, который с хорошо понятным и оправданным ужасом взирает на перспективу вхождения страны в орбиту западной социальной формации. Иначе и быть не может. Но трагедия состоит в том, что им всякий раз противостоят так называемые «западники». Цивилизационная раздвоенность страны перманентно порождает раздвоенность общественной мысли. Само политарное общество, не способное создать альтернативные западным науку, искусство, образование, перманентно порождает своих оппонентов. Оно нуждается в образованных работниках. Образование же оказывается мощнейшим каналом проникновения в политарное общество западной культуры. И все попытки государства взять знание и культуру и отсеять западный дух оказываются тщетными – наука и культура начинают хиреть. Положение западников в России глубоко трагично. Их существование порождено настоятельной перманентной потребностью политарного общества не отстать от Запада интеллектуально. Но при этом, политарное государство, породившее их, ведет с ними непримиримую борьбу. И эта борьба вызывает живейшее сочувствие и поддержку всего общества, воспринимающего западников, как агентов чуждого, враждебного влияния.96 В итоге, российский западник оказывается в ужасном положении: как человек, родившийся и выросший в России, он может любить Запад лишь издалека, жить ему там трудно; как человек, впитавший западную науку и культуру, жить в России он тоже не может, ибо ужасается ее дикости, жестокости, отсталости. И ему трудно ненавидеть глумливые, тупые рожи, хохочущих и улюлюкающих ему в лицо соотечественников, ибо они и есть его народ, который он любит и за который он переживает. И он с отчаянием понимает, что эти несчастные люди, не ведая, что творят, вновь катятся в пропасть очередных социальных потрясений, увлекая и его, и что первый, кто будет распят во время этих потрясений, будет именно он.97

Сама осторожность и медлительность реформаторского движения, инициированного Александром II, порождает новые напряжения, которые обостряют старые проблемы. К накапливающейся энергии социального взрыва крестьянства и национальным противоречиям добавляется революционный потенциал возникшей разночинной интеллигенции и недовольство пролетариата. Перед лицом назревающей революции бюрократия (политархи) в лице Александра III и Николая II не находит ничего лучшего, как «заморозить» реформы. Возобладала охранительная тенденция. В конце царствования Александра III с «революционной заразой» было покончено, никто не смел и пикнуть, но все были уверены: революция, безусловно, будет!

Условно говоря, можно утверждать, что в 1861 г. вероятность революции 1917 года составляла 60 %. Неумелые, а подчас и бездарные действия российской бюрократии привели к тому, что каждое десятилетие стремительно пожирало шансы избежать революции. В 1914 г., в момент, когда Россия вступила в Великую войну, революция стала неизбежностью. Трагизм ситуации состоит в том, что русско-японская война и первая русская революция с очевидностью свидетельствовали о катастрофических последствиях участия России в большой войне. Но выбора уже не было.

Серьезные заимствования – весьма опасная вещь. Общество – это не игра-конструктор, в которой произвольно можно менять, убирать