Комментарии к материалистическому пониманию истории - Дмитрий Евгеньевич Краснянский

это было до революции, воспроизвели мощное централизованное государство с гигантским бюрократическим аппаратом, в котором служили миллионы людей. Именно они оказались наиболее надежным фундаментом большевистской власти. В то время, как белое движение пользовалось услугами представителей прежних элит, большевики предоставили миллионам представителей низших классов возвыситься на социальной лестнице. Они получили бесконтрольную власть, материальные блага, престиж. В случае победы белого движения эти люди лишились бы не только всего, но и были бы казнены за свои преступления. Естественно, эти люди оказывались наиболее верными, наиболее убежденными сторонниками новой власти, поскольку победа коммунистической революции означала и их победу. Этот механизм действовал вплоть до пятидесятых годов. По большому счету, большевики оседлали ту деструктивную социальную энергию взрыва, что столетиями накапливалась в недрах российского политаризма.

Кроме того, сам факт обладания центральной властью, давал поистине магический эффект. В этом нет ничего удивительного, учитывая минимальную политическую активность россиян и давнюю традицию верноподданничества.

Большевиков активно поддержали национальные меньшинства, дискриминируемые царским правительством. Советское государство предоставило им блестящие возможности для социального роста. Причем весьма любопытны две особенности.

Первая – среди национальных меньшинств поддержка большевиков была тем выше, чем выше был уровень их образования и «цивилизационного подобия» собственно российскому обществу. Именно этот разрыв между личностным уровнем и реальными возможностями социального роста столь ожесточал этих людей против старого режима.

Вторая – те национальные меньшинства, которые имели опыт государственности и заметную национальную буржуазию, сделали выбор не в пользу большевистской власти, а национализма. Наиболее верным большевикам национальным меньшинством были евреи. Именно здесь разрыв между образованностью и социальной мобильностью с одной стороны и почти полной невозможностью сделать карьеру с другой был наиболее глубоким. В похожем же положении находились и прибалты. В общем же почти все нации Российской империи приняли самое активное участие в разрушении старого порядка. Дело не обошлось даже без китайцев. Их число в Красной Армии превышало сто тысяч человек.

Таким образом, к 1921 г. политарные структуры в основном победили в городе. Но сил для овладения деревней было недостаточно. Кроме того, всеобщая разруха не позволяла и в самом городе подчинить всё политарному государству. Это равновесие выразилось в НЭПе. Двадцатые годы были временем перегруппировки и накапливания сил политарного государства. Это равновесие не могло сохраняться долго. Страх реставрации неотступно преследовал политархов. Неохваченная политарными структурами крестьянская масса внушала им опасения. Кроме того, выяснилось, что методы директивного управления, которыми столь ловко пользовалась бюрократия в городе, не проходят по отношению к крестьянству. Первые же попытки изъятия прибавочного продукта у деревни, предпринятые в конце 20-хх гг., закончились плачевно. А этот продукт был необходим для проведения индустриализации. Без такой индустриализации существование политарного государства было проблематичным.

Экспроприация почти 80 % населения России, именуемая коллективизацией и проведенная на этой основе полномасштабная индустриализация ознаменовали завершение формирования индустрополитар-ной формации в России.

Индустрополитаризм обладает исключительной способностью к мобилизации во всех сферах, что порождает устойчивость в момент кризиса. Он может заплатить любую цену за достижение желаемого результата и в силу этого способен к рывку в нужном направлении. Эта структура гарантирует каждому определенный социальный стандарт и создает коллективное ощущение счастья, устроенности, причастности к великому целому.

Эти преимущества работают, прежде всего, на короткой временной дистанции. В длительной же исторической перспективе индустро-политаризм отчетливо демонстрирует структурные пороки, предвещающие его крах. Индустрополитарная структура фундаментально экономически неэффективна и склонна к чудовищной расточительности. Она не способна к гибкому органичному развитию и не может создать режим непрерывного и тотального порождения новаций. И, наконец, легендарная устойчивость этой структуры в моменты кризиса имеет своей обратной стороной чрезвычайную хрупкость: критический удар способен мгновенно её обвалить; если же структура выдержала его, то она устоит. В целом же индустрополитаризм в силу своей ригидности, коррумпированности, «мафиозности» имеет тенденцию к накоплению деструктивного потенциала, что приводит в итоге к всё большей неспособности соответствовать внешним и внутренним вызовам.

В 80-е гг. XX в. это стало очевидно всем. Советский индустрополитаризм вступил в фазу стремительного распада. Развал экономики привел к возникновению и увеличению разрыва между демографическим ростом и темпами экономического развития. В итоге СССР оказался не способен обеспечить своей экономикой позиции в конкуренции с Западом, что выразилось, в том числе и в идеологическом поражении. Централизованное плановое руководство всеми социальными сферами оглушительно обанкротилось. И это банкротство выглядело ещё более ужасным на фоне деградации правящей элиты. Более того, часть самой элиты оказалась основным субъектом, разрушающим систему. Дело в том, что доктрина «этнического национализма», сформулированная и практикуемая в свое время большевиками, привела к формированию национально-клановых элит. Курьез в том, что эта доктрина помогла большевикам победить и, более того, канализировать национальное движение в направлении создания империи. И эта же доктрина породила мину замедленного действия, поскольку был запущен механизм формирования национальных элит. В течение двадцати пяти лет этот процесс сдерживался сталинскими репрессиями, которые порождали страх у «прореживаемой» элиты. Но прекращение репрессий позволило, наконец, национально-клановым элитам комфортно укорениться в своих «вотчинах» и, самое главное, осознать свои «вотчинные» интересы. Именно они и разорвали «тело» СССР. Может быть, этого и удалось бы избежать, или, по крайней мере, хотя бы отчасти нейтрализовать, если бы центральная элита имела адекватное представление об обществе, ею управляемом, и о своем месте, занимаемом в нем. Но она была не только парализована «национальными агентами», кооптированными в ее состав, но и пребывала в иллюзорном мире, порождаемом господствующей политической мифологией.99

Монополия на информацию и идеологическая «промывка мозгов» сыграли злую шутку с советской элитой. Сталин и его товарищи знали, как берется власть и как она удерживается. И они знали цену лозунгам о «творческой силе народа», о «советской демократии», о «дружбе народов» и т. д. Но советские политархи, которые стояли у кормила власти в середине 80-хх гг. ничего об этом не знали. Они учились в советской школе, формировались в советских институтах, обретали опыт в кабинетах и на официальных мероприятиях. Они даже не знали подлинной истории возникновения их общества и его природу. Их представления о СССР и окружающем мире не простирались дальше советских учебников и партийных деклараций. Сегодня множество «знатоков» важно толкуют о предательстве Горбачева, о преступном развале Советского Союза и о том, что нужно было идти по пути Китая. Но думали ли они так в 80-ее гг.? Скорее всего, нет, ибо и они учились в советских школах и институтах.

По большому счету Горбачев делал всё, чему учила его советская идеология. Он столкнулся с кризисом системы, и идеология гарантировала ему, что любой кризис можно преодолеть, обратившись к творческой активности народа, демократии и гласности, которые эту активность стимулируют. Он знал о ленинском НЭПе и рассчитывал на всемогущество