Комментарии к материалистическому пониманию истории - Дмитрий Евгеньевич Краснянский

меч правосудия. И момент, в который оно нанесет удар, зависит всецело от бюрократии, от государства. Кроме того, существует большая произвольность в применении закона. Чиновник произвольно может отнять собственность или довести её владельца до разорения, сам при этом ничем не рискуя. В самом худшем, почти фантастическом случае, максимум, что ему грозит за произвол – перевод на другую, столь же приятную должность, поскольку его действия, как правило, либо инициированы, либо одобрены вышестоящими органами.

Фактически, в России частная собственность – это собственность, делегированная отдельным персонам бюрократией-государством. Распоряжение ею подконтрольно бюрократии и тысячами способов может быть изменено.

К числу «делегированной» собственности можно отнести собственность, которая по виду является частной, но в действительности принадлежит тому или иному чиновнику. Обладание ею непосредственно вытекает из занимаемого положения чиновником, впрочем, как и её сохранение.

Кроме того, к числу бюрократической собственности следует отнести собственность муниципальную – это гигантский сектор. Официально это общественная собственность. Но фиктивность российских процедур муниципальной демократии фактически превращает эту собственность в бюрократическую.

Таким образом, можно говорить о весьма необычной мутации политарной собственности. В течение 1990-х гг. размер этой собственности – собственности коллективного субъекта-бюрократии – внешне значительно сократился за счет перехода в частные руки. В действительности же, произошло латентное «расщепление» политарной собственности с созданием цепочек делегирования владения и распоряжения собственностью. В некотором роде можно говорить, что главный результат августовской революции – «капитализация» индустрополитаризма.109 С введением рынка и частной собственности начал формироваться не столько капитализм, хотя эта тенденция и присутствует, сколько произошло воспроизведение старых индустрополитарных структур в новых «одеждах».

И, наконец, в-четвертых, сохранилась прежняя ментальность «подданных» – инфантильное делегирование власти ответственности за свою жизнь и признание за этой властью права использовать почти все средства для её реализации. Даже класс «новых русских», занимающих структурно новую позицию, не преодолел эту ментальность.110

В итоге революция оказалась непоследовательной, незавершенной111 и, в конце концов, породила общую неудовлетворенность и ностальгию по прежним порядкам. С 2000 года наметился явный откат. Главный субъект этого движения вспять – «младшие группы» бюрократии, преимущественно «силовики». Они воспитаны в старом духе и ничего не получили при разделе собственности. В другой ситуации они, возможно, ещё долго бы занимали средний уровень управления, если бы старая бюрократия сама не уступила им власть. Бюрократия 1990-хх гг. отдала власть, ибо спешила воспользоваться плодами революции. Она решила, что теперь деньги и собственность и есть ключ к власти. Зачем сидеть в министерском кабинете, когда можно быть «олигархом» и иметь на содержании чиновников. До какого-то момента расчет был оправданным – послереволюционный хаос и слабость государства тому способствовали. Но в России всегда и ныне главной являлась власть, а не собственность. Как только волнение улеглось, очередные выборы привели к обновлению чиновничества. И новое поколение чиновников более не собирается быть на содержании «олигархов». Зачем быть марионеткой, коль можно, используя отработанные методы, экспроприировать олигархов и стать самим хозяевами всего. Именно так, или примерно так думают они на бытовом уровне. На уровне же политического сознания эта потребность выступает как программа возрождения российской государственности. Но поскольку россиянам известен лишь один образец российской государственности – политарный, постольку это возрождение оказывается движением вспять, движением в сторону политаризма.

Таким образом, начало XXI века в России ознаменовалось новой попыткой реализовать «политарный проект». Скорее всего, он был бы уже реализован, если бы люди заинтересованные в нем осознавали свою потребность. Но к счастью или к несчастью, они не являются социальными теоретиками. Они полностью находятся во власти «иллюзорного сознания»: они не понимают, чего хотят; они не понимают к чему придут; и они не понимают, что это уже было в России и не однократно заканчивалось катастрофой. В их головах царят идеи великого государства, одухотворенной Руси, противостоящей западному разврату, и отческой власти правителей над добрым, но слишком доверчивым народом, оказавшемся во власти злых сил.

Если бы эти люди были социальными теоретиками и могли выразить свои потребности и намерения в адекватных понятиях, то они шли бы к своей цели прямо и быстро. Но этого нет, и поэтому речь идет о реставрации «вертикали», об активизации «административного ресурса», о шагах по повышению «безопасности», о борьбе с нарушениями закона, означающей в итоге деприватизацию.

Возможна ли полная реализация «политарного проекта»? Скорее всего, возможна. Это уже произошло в ряде республик экс-СССР: Туркменистан, Узбекистан, Азербайджан, Казахстан. И это может произойти в России. Всё дело в наличии «политарного ресурса», то есть, источника способного финансировать «политарный проект». Это может быть либо наличие массы дешевой рабочей силы, либо огромные природные запасы. Сам по себе индустрополитаризм крайне неэффективен и может существовать лишь за счет такого «внешнего» источника. Как и в названных странах, «политарный ресурс» в России есть – нефть. Соответственно, перспектива реализации в России «политарного проекта» напрямую зависит от её цены.112 Здесь возможны три позиции: высокая, средняя, низкая. Эти три позиции определяют три возможных сценария будущего.

Позиция первая – цена на нефть аномально высока в течение пятивосьми лет. Такое возможно. Например, возникает ситуация серьезной нестабильности в одной или нескольких странах экспортерах нефти.113 В этом случае поток нефтедолларов позволяет завершить политарный проект на фоне равнодушия более или менее обеспеченного народа. В итоге возникает нечто, что уже было в СССР, но в несколько ослабленном и модернизированном виде. Диктат идеологии отсутствует – она более рыхлая. Отсутствует автаркия и закрытость границ. Сохраняется «фасадная демократия», а рыночная идея и идея частной собственности не подвергаются сомнению, но их реализация допускается лишь в ограниченных секторах экономики.

На данный момент, мы наблюдаем движение именно в эту сторону. Это выражается в целом ряде мер, предпринимаемых элитой в сфере экономики и политики в последние пять лет. Рыночная экономика под контролем государства (независимые эксперты называют это госкапитализмом или корпоративным государством): планы правительства в области народного хозяйства на ближайшие пятнадцать лет – 70 % госсектора, 30 % частной инициативы; частно-государственное партнерство в крупных активах; концессионные проекты под контролем государства; допуск иностранного капитала, но также под государственным контролем; крупные государственные программы; взаимодействие с Западом через частный сектор; крупное финансирование ВПК в целях восстановления статуса великой державы.

После 2000 г. наметилась весьма любопытная тенденция всё более оформляющаяся в новую форму капитализированного политаризма. Хотя, впрочем, она сильно напоминает систему кормлений в Московской Руси. Количество фирм с государственным участием стремительно возрастает, в основном за счет частных фирм, приватизированных в 1990-е гг. Чиновники, сообразно своему рангу, кооптируются в органы управления соответствующих их положению фирм. Естественно, официально это делается для повышения эффективности контроля над фирмой, в которой заинтересовано государство. Но вознаграждение чиновнику, полагающееся от его фирмы, также оказывается весьма кстати.

Политико-правовые институты