Комментарии к материалистическому пониманию истории - Дмитрий Евгеньевич Краснянский

религиозной общностью или различием. Причем, религиозная идея здесь оказывается полностью подчиненной идее этнической, и потому выхолощенной и сведенной к внешней своей стороне. Именно таким образом множатся православные христиане, воспевающие Сталина или Ивана Грозного, или язычники, обнаруживающие русское племя в ключевых событиях трехтысячелетней давности.

Эти люди создают невозможный шум и гам в исторической науке, преследуя не поиск истины, но лучшее обоснование своих любимейших, заветнейших идей. Им повсюду видятся враги, которые вздумали покуситься на жизненную основу нашего народа – на его дух и историю. Они не спешат на поля сражений, они не отправляются чиновниками в области, где шалят разбойники и террористы, они избирают путь служения отчизне наиопаснейший и наитруднейший – сидят в кабинетах и кропают труды, призванные отразить идеологическую агрессию. И власть, и общество благоволят им, ибо никому не нужна истина, но нужен миф, способный «воспитать» последующие поколения.

Это давление на науку столь велико, что ныне, в ситуации относительной свободы научной мысли, во множестве плодятся учебники всех видов, претендующих на объективность взгляда на историю. Рецепт такой объективности прост – эклектика, реверансы то в сторону истины, то в сторону мифа, поддержанного властью и обществом.

Приложение № 2

Экзистенциальные и культурные доминанты социального познания

Чухлеб С. Н.

Данный текст посвящен рассмотрению некоторых проблем, связанных с социальным познанием. Преимущественно, внимание сосредоточено на искажающем влиянии на это познание экзистенциальных и культурных детерминант. Стиль текста достаточно необычен и несколько отличается от принятого ныне ученым сообществом стандарта. Это обусловлено следующим:

При всем уважении и почтении к ныне существующему жанру научного текста, я все же должен отметить, что за абстрактными понятиями и положениями научного текста часто теряется сама реальность научного поиска и дискуссии. В итоге, повседневность науки кардинально отличается от той идеализированной картины, которая возникает на страницах ученых статей и книг. В этом есть свой резон, поскольку сама суть научного познания требует отвлечения от всего личного и сиюминутного. Но беда в том, что на деле социальная теория оказывается пронизана этим личным и сиюминутным. В этой ситуации я счел необходимым отбросить жанр обезличенного изложения и наполнить свой текст реалиями повседневной научной жизни в надежде, что снятие внешней и внутренней цензуры и выведение этих пластов научной практики на рефлексивный уровень поможет эвристически продвинуть дискуссию о проблемах социального познания.

§ 1. Экзистенциальные доминанты социального теоретизирования

Большинство социальных теорий, в большей или меньшей степени, находятся под искажающим воздействием ценностных и экзистенциальных установок. Политическую позицию, я полагаю, следует рассматривать, как следствие этих установок.

О ценностных установках подробно говорить не буду. Это достаточно исследованная тема.123 Замечу лишь, что относительно свободным от ценностного давления может считаться лишь тот теоретик, кто осуществил тотальную деконструкцию своей ценностной позиции. Признаком удачной деконструкции является свобода от каких-либо ценностных абсолютов.

Я не призываю ученого к отказу от каких-либо ценностей. Это невозможно. Но они должны иметь у него в личной жизни статус предрассудков и личных предпочтений (пусть и горячо любимых), обусловленных его биографической ситуацией. В области же объективного анализа социальный ученый должен быть в позиции софиста, признающего все ценности относительными.

В противном случае говорить о какой-либо свободе от ценностного давления и об объективности анализа – весьма проблематично. Конечно, ученый, не освободившийся от ценностного давления, не обязательно будет необъективен во всех своих суждениях, но он не избежит искажений не в этом, так другом пункте своей теоретической позиции.

У меня есть надежда, что частично мне удалось деконструировать свои ценностные доминанты, поскольку мои усилия на этом поприще выразились в принятии теории морального и культурного релятивизма, выявляющей и опровергающей фундаментальные абсолютистские установки европейского сознания.

Подчеркну еще раз: релятивистская позиция не означает автоматического устранения ценностных позиций в познании. Но она существенно облегчает осуществление подобной процедуры, снижая степень энтузиазма и фанатизма по отношению к собственным ценностным предпочтениям. В то время как хорошо известно, что признание абсолютности той или иной ценности катастрофически уменьшает возможности сознания осуществить по отношению к этой ценности какую-либо рефлексию.

Об экзистенциальных же детерминантах социального познания скажу подробнее.

Под экзистенциальными детерминантами я понимаю личностные доминанты, определяемые биографической ситуацией. Такие доминанты выражают общую структуру мировосприятия и мирочувствования конкретного человека и, функционируют, прежде всего, на уровне его повседневной жизни.

По моим наблюдениям, экзистенциальные доминанты и характер личности радикально определяют научную позицию социального теоретика.

Во-первых, многие занимаются наукой, но не все способны к ней. Не всем удается развить систематичность мышления и освоить сложные понятия. Многие так и застревают на идее нации, морали или Бога. Но разве суть социальной науки состоит лишь в том, чтобы до бесконечности пережевывать и расцвечивать идеи, доступные даже неграмотному человеку?

Во-вторых, многие из тех, кто смог развиться как полноценный социальный теоретик, все же оказываются парализованными в своем мышлении экзистенциальными (невротическими) доминантами. Вариантов подобной парализации множество. Но я приведу лишь несколько примеров.

1. Когда мальчик из Гитлерюгенда стойко защищает последнюю баррикаду «третьего рейха», мы все с пониманием констатируем его социально-политическую и когнитивную невменяемость: «Здесь нет ничего удивительного. Это следствие хорошего промывания мозгов». И это действительно так.

Но если это так, то что же можно сказать о когнитивной вменяемости почтенного профессора, родившегося и выросшего в тоталитарном обществе?

Уже один факт его выживания физического и научного указывает на то, что он выбрал правильную стратегию поведения. И здесь не важно, верил он в то, что вынужден был говорить, или нет. Необходимость ежедневного исполнения определенной роли по определению превращает эту роль в натуру.

Фактически, здесь мы имеем дело со своеобразным «Стокгольмским синдромом». С тем лишь различием, что здесь в заложниках оказалась целая страна. Необходимость во всем соглашаться и подыгрывать господствующей силе столь разрушительно действует на человеческую психику, что наилучшей стратегией выживания в этой ситуации оказывается позиция отождествления себя с этой силой. В результате человек из заложника и жертвы превращается в соратника. Естественно, механизм этой трансформации есть бессознательный механизм.

Таким образом, рациональная дискуссия с подобным социальным теоретиком оказывается совершенно бессмысленной, поскольку сознательный мотив обнаружения истины полностью перекрывается у него бессознательной потребностью сохранить собственную экзистенциальную позицию и положительное самовосприятие в неизменности. Разве можно признать, что он – солидный ученый со степенями и званиями, всю жизнь был марионеткой в руках чуждой, неправой силы, что он всю свою жизнь авторитетно транслировал мифы и заблуждения?

В этой дискуссии стороны оказываются в неравной позиции. Здесь один, в лучшем случае, ищет истину, другой же бессознательно спасает целостность и положительное восприятие своего Я.124 Поражение недопустимо.

2. Характер экзистенции определяет характер научной позиции. Это правило реализовывается различным образом.

В психотерапии (в частности, в гештальт-терапии) есть понятие «конфлуенция». «Конфлуенция, или слияние, выражается в стирании границ между Я и окружением. Такие люди