Откровение в Галисии - Долорес Редондо

но стоило ему тронуть хоть что-то, тут же об этом узнавала — так по дрожанию паутины ее хозяин понимает, что добыча попалась в сеть.

Чтобы проверить эту теорию, Ногейра протянул руку и взял контейнер с сырными шариками, но даже не успел вытащить его. Из гостиной, перекрывая бормотание телевизора, раздался голос:

— Не смей ничего брать, твои овощи на ужин почти готовы. Если не можешь подождать, съешь яблоко.

Лейтенант покачал головой. Невероятные способности жены в этой области его удивляли и пугали. Он закрыл холодильник и с тоской уставился на вазу с яблоками — красными и блестящими, словно из сказки. Затем направился в гостиную. Он уже знал, какую фразу сейчас услышит, и живо представлял улыбку на ее лице:

— Или выпей травяного чаю.

Ногейра заглянул в комнату. Перед телевизором стояли кресла; в одном из них сидела Лаура, поприветствовавшая мужа кивком головы. Дочки лежали на диване. Младшая встала, чтобы поцеловать отца. Он хотел подольше подержать ее в объятиях, но девочка высвободилась. Старшая едва взглянула в его сторону и вяло махнула рукой. В другом кресле, где обычно сидел лейтенант, разместился тщедушный долговязый подросток, которого гвардеец возненавидел с первого взгляда — похоже, парень старшей дочери. Юноша не поздоровался, и Ногейра решил, что так, пожалуй, даже лучше. На журнальном столике стояли пустые чашки и блюдо с половиной пирога, который лейтенант учуял, едва войдя в дом. Никто не пек лимонный пирог так, как Лаура, и гвардеец его просто обожал, хотя за последние шесть лет ему не было дозволено съесть ни кусочка.

Девочки смотрели один из малосодержательных американских сериалов; жена читала под зажженным торшером, держа книгу на коленях. Ногейра увидел фото на обложке и сказал:

— Мануэль Ортигоса.

Удивленная Лаура подняла голову, и лейтенант внезапно ощутил себя значимой персоной.

— Я его знаю. — Жена заинтересовалась еще больше, и гвардейца было уже не остановить. — Мой друг. Помогаю ему с одним дельцем.

— Шулия[25], — обратилась Лаура к старшей дочери, — подвинься и дай отцу сесть.

Польщенный лейтенант устроился на диване, а жена сказала:

— Не предполагала, что ты знаком с Мануэлем Ортигосой.

— Ну как же, мы с ним закадычные друзья…

— Шулия, — снова обратилась Лаура к дочке. — Сходи на кухню и принеси тарелку и вилку. Возможно, папа захочет угоститься пирогом.

Девушка помчалась на кухню.

Скелеты в шкафу

Последние посетители винодельни прощались и уезжали, звуки моторов затихали вдали. Через окно Мануэль наблюдал, как управляющий оживленно беседует с теми, кто еще остался. Слов писатель не слышал, но, судя по довольным лицам, сделка удалась.

Когда Ортигоса приехал ближе к вечеру, парковка и подъездная дорога были заставлены автомобилями. Микроавтобусы и трактора с автоприцепами, раскрашенными в яркие цвета, едва могли развернуться. Мануэль оставил машину достаточно далеко и дошел до здания пешком. Фермеры шумно разговаривали, стоя у прицепов, доверху наполненных виноградом. Крестьяне с любопытством взирали на нового в этих краях человека, не забывая опытным взглядом оценивать урожай конкурентов. В первых лучах вечернего солнца ягоды блестели, словно драгоценные камни.

Двустворчатые двери винодельни были распахнуты, и у погрузочной платформы стоял Даниэль, наблюдая за тем, как ящики сначала взвешивают, а потом уносят на склад. Управляющий поднял глаза, улыбнулся писателю, жестом пригласил подойти поближе и радостно сказал:

— Привет, Мануэль! Ты как раз вовремя, мы только начали. Иди сюда, я все тебе покажу.

Ортигоса наблюдал, как рабочие составляли ящики один на другой, по пять штук. Даниэль записывал вес и фамилию фермера в приходном журнале, а копию квитанции отдавал виноградарю — и так пока не взвесят весь его урожай. После этого работники заносили ящики внутрь и вываливали ягоды на металлический стол, у которого стояли четверо мужчин — в том числе и Лукас — с закатанными по локоть рукавами. Они выбирали из винограда листья, ветки, комочки грязи и камушки. За их работой следил энолог из института, занимающегося вопросами подтверждения региона происхождения продукции, и вносил данные о сортах в каталог. Сначала писатель просто наблюдал за процессом. Но скоро ему захотелось включиться, стать частью этого ритмичного потока и присоединиться к группе мужчин, радующихся обильному урожаю, ощущая под пальцами упругие, полные сока ягоды.

Мануэль закатал рукава и направился к столу. Даниэль, который стоял у весов и поглядывал в его сторону, велел одному из людей принести писателю халат, в котором Ортигоса стал похож на хирурга, готовящегося к операции. Работа оказалась непростой. Весь вечер Мануэль помогал сгружать виноград в пресс. Напоенный солнцем и горными туманами сок стекал в чаны для охлаждения.

Когда они закончили с последней партией, солнце уже село. Урожай был отличным, и писатель ощутил ликование, а по телу разлилось какое-то особенное тепло. Ортигоса помахал Лукасу. Тот, по-прежнему с закатанными рукавами, помогал одному из работников собирать оставшийся от ягод жмых, чтобы затем поместить в дробилку и использовать для производства спирта или удобрений. Они вышли из давильни и переместились в соседнее помещение, где было темно. Нависший над обрывом балкон притягивал как магнит. Сентябрьский день быстро угасал. Еще раздавались отголоски ушедшего лета, но Мануэль полагал, что скоро исчезнут и они.

Из соседнего зала доносились голоса, смех и шипящие звуки: работники ошпаривали чаны горячей водой. В воздухе стоял туман от испарений и ароматно пахло виноградом, а под потолком собралось целое белое облако.

Писатель на ощупь пробирался вдоль стены в поисках выключателя, улыбаясь и слыша, как стучат по полу лапки Кофейка. Он снова начал ощущать вкус жизни, и главным образом благодаря этому месту. После посещения безликой комнаты Альваро и прохладного расставания с рассердившейся на него Элисой Ортигоса приехал на винодельню грустным и измученным. Реакция девушки его задела, и сразу вспомнилась фраза Вороны: «Ас Грилейрас никогда не станет вашим домом, а живущие здесь люди — вашими родственниками». Эти слова звучали как приговор, и Мануэль понял, что ему больно не из-за поведения Элисы, а из-за пустоты, которую он ощущал без прикосновения маленьких ручек Самуэля, обвивавших его шею словно упругие виноградные лозы, без веселых пронзительных криков, улыбки, обнажающей ряд ровных белых зубов, рассыпающегося сотней бусинок смеха.

Все сказанное старухой глубоко ранило писателя, хотя он понимал, что она намеренно наполняла каждое слово ядом, чтобы посильнее задеть. Маркиза наверняка не один день готовилась к этой беседе и тщательно продумала встречу. Речь ее казалась заранее выученной и отрепетированной. А неприятного вида сиделка, словно верноподданная, поддакивала каждому слову старой ведьмы, у которой, похоже, вместо сердца черная дыра, где