Виланд - Оксана Кириллова

свыше, чтобы создать впечатление сытости и благополучия. Но перед кем? Перед теми, кто сейчас недоедает? Пишут, что эти нормы полностью соответствуют обычным потребностям здорового человека, пытаются нам доказать, что в этом есть плюсы, мол, оздоровление для переедающего народа. Национальная диета, сынок. Что ж, и от войны была бы польза, кабы все было так, да только шатаются люди от такого "оздоровления". Нас убеждают, что мы обойдемся недорогой войной, а тем временем, уж не знаю, слышал ты или нет, пару недель назад ввели продовольственные карточки и для домашней скотины. Придется Готфриду Шульцу отправить под нож его Марту, ибо с таким пайком молоко от нее будет негодное. Вот она, первая жертва войны в тылу, – корова Марта. Я уговариваю Готфрида повременить: свежее молоко очень нужно твоей матери. Готфрид пока согласен, потому как верит, что все должно быстро завершиться, – он читает в газетах, что, мол, Геринг заверяет: стоит нам захотеть, и мы сотрем англичан с лица земли одним мощным авианалетом, у нас есть на то и средства, и мощности, фюреру нужно сказать только слово. Но, видимо, велик наш фюрер в своем человеколюбии и к врагам в том числе. Молчит. Видать, не хочет использовать знаменитое превосходство. В доме сейчас совсем холодно, сынок, градусов семь. Угля нет, и достать его негде. Из-за этого закрыли главную библиотеку и большинство школ, а это первый признак военного ужаса, который нам еще только предстоит испытать, – у детей забирают возможность стать грамотными. Сами они пока еще не понимают, что уже приносят великую жертву. Дети войны – это страшно, сынок. Я таких видел, они безграмотные, но мудры голодом и животными инстинктами. Страшные люди впоследствии. Дай бог, все действительно быстро закончится и не успеют появиться такие новые люди. Немцы терпят, надеясь только на скорый и окончательный мир. Если их надежды на тот мир пойдут прахом, таким же прахом явится и их доверие правительству. Народ не дурак, понимает, на чьи плечи реально возлагаются все тяготы войны, и это уж точно не те плечи, которые заседают в министерствах и ставках… Ах да, моемся мы теперь раз в неделю, объединяемся с семьей Пиорковски: греем воду, разводим в ней мыло и купаемся по очереди, согласно жребию. Бедному Гансу уже второй раз не повезло, две субботы подряд ему выпало мыться последним. Да мы все понимаем, стараемся не соскабливать с себя всю грязь до последнего, да вода все равно к концу черная. Жаль Ганса, но что поделаешь, жребий на то и есть, а мы люди честные, как наш фюрер…»

Я с остервенением смял письмо, не дочитав. Мировая война, которую он прошел, должна была закалить и ожесточить его, но вместо того сделала из него бесхребетного капитулянта. Только и может, что ныть. И он, и все остальные, на которых я то и дело натыкался в Мюнхене. Как будто у Германии был выбор – Англия и Франция отвергли мир, который им великодушно предлагался.

Открылась дверь, и в помещение ввалился краснощекий Карл. Он судорожно хлопал себя по бокам.

– Холодно, градусов шесть-семь минуса, – произнес он.

– Грейся, – ворчливо проговорил я, – угля у нас навалом.

Это была чистейшая правда, казармы в Дахау отапливались хорошо.

Несмотря ни на что, Рождество мы встречали весело. В честь праздника Гиммлер разрешил питейным заведениям работать всю ночь. «Мы вступаем в новый период германской истории, – трескуче вещало радио с ярко выраженным австрийским акцентом, – страна сплотилась как никогда, в высшей степени мы сильны в военном отношении, и наступающий год станет решающим. Победа будет за великой Германией!»

– Хоть союз с Союзом – самое неестественное, что можно было придумать, но за него стоит выпить. – Штенке был уже изрядно навеселе и покачивался, рискуя выплеснуть на меня свое пиво. – Впервые за долгое время Германии не надо драть жопу на два фронта, теперь спокойно прижмем лягушатников и томми.

– В воздухе, возможно, мы и правим бал, но на воде нам с англичанами сложно тягаться. Мировая война дала понять, что без выхода в Северную Атлантику нам придется туго. Если мы не заполучим базы на норвежском побережье, то нечего и думать, чтобы бодаться с островными обезьянами на воде. Нужно двигаться через Норвегию и Данию, – проговорил Франц.

– Через Бельгию и Голландию напрямую! Навстречу томми без трусливых петляний! – парировал Штенке заплетающимся языком. – На кой черт нам делать крюк через Норвегию? За Германию!

– За великую Германию! – раздались громогласные крики, и мы разом осушили свои кружки.

Быстро захмелев, я сел в углу и зачем-то снова полез в карман, там я нащупал тоненький конверт. Это было очередное письмо от отца, в нем он коротко сообщал о кончине матери.

После зимнего затишья наступила беспокойная весна. В Дахау вновь пошли транспорты с арестантами. В основном евреи. Следом за этим пришло распоряжение от Гиммлера, запрещающее освобождать их из лагерей. Лишь те из них, кто имел визу и мог покинуть Германию до конца апреля, могли рассчитывать на свободу, но таких было ничтожно мало, да и они не всегда могли доказать подлинность своих разрешений на выезд.

А между тем предсказания Франца сбылись – немецкие войска вошли в Данию и Норвегию. Судя по сообщениям в газетах, томми собирались первыми оккупировать Скандинавию и подмять под себя базы на местном побережье, а мы лишь сработали на опережение, чтобы превентивно защитить скандинавские порты: «В отсутствие какой-либо альтернативы великому германскому народу осталось принять вызов и защищать не только себя, но и тех, кто сам не способен противостоять угрозе с Запада. Англичане бесстыдно идут по трупам скандинавских народов к своей цели. У датчан и норвежцев осталась лишь одна надежда, и имя ей – Германия! Немцы защитят малые народы от английских преступников. Немецкое военное руководство выражает надежду, что Норвегия и Дания поймут всю необходимость наших действий, и в первую очередь пользу этих действий для самих же норвежцев и датчан. Мы вступаем в эти страны исключительно для обеспечения их же свободы и независимости…» Далее в газетном сообщении от правительства сообщалось, что датчанам и норвежцам уже направлен меморандум, в котором им предлагалось принять защиту. И если датчане оказались благоразумными, приняв меморандум в тот же день, то норвежцы сопротивлялись до июня.

Мы торжествовали.

– Нашим бомбардировщикам даже не пришлось вступать в игру. Один их рев заставил датчан согласиться.

– Да что там бомбардировщики! Король[92] приказал своей армии сложить оружие через пару часов после того, как наш первый солдат пересек их границу. У старика сохранился здравый смысл.

– Еще бы его брат мог этим похвастаться.

Король Норвегии Хокон VII – брат короля Дании Кристиана X – ответил немецким посланникам презрительным и безрассудным отказом. Позже стало известно, что все норвежское правительство во главе с королем бежало на север и скрылось в горах, что, впрочем, было неудивительно, учитывая, что норвежская армия даже не была мобилизована. Поведение норвежского монарха вызвало у нас откровенное недоумение, поскольку фюрер ясно дал понять, что притязаний на полномочия королевского семейства у него нет, он лишь хочет уберечь это семейство и всех его подданных от захвата англичанами. Но Хокон VII, в отличие от своего здравомыслящего брата, предпочел изгнание – после того как мы с ходу взяли крупнейшие порты: Нарвик, Тронхейм, Берген, Кристиансанн, Осло, а также аэродром Сола близ Ставангера, англичане погрузили короля Норвегии и его несчастное правительство на свой крейсер и вывезли в Лондон. Как бы то ни было, даже в такой ситуации Германия была намерена защищать истинный нейтралитет Дании и Норвегии от возможной англо-французской оккупации, чего бы ей это ни стоило. Вместе с тем переход Дании и Норвегии под контроль Германии дал нам долгожданный прорыв в Северную Атлантику и обеспечил морскими базами, которыми теперь мог распоряжаться наш флот, а кроме того, он обезопасил важные поставки руды из Швеции. Теперь наши авиационные базы были на сотни миль ближе к томми.

Чуть ранее, десятого мая, немецкие дивизии вошли в Бельгию и Нидерланды. Как анекдот передавали историю о нашем после в Брюсселе, который должен был предъявить бельгийцам официальные бумаги с ультиматумом, но замешкался в пути и прибыл, когда наши самолеты уже вовсю расчерчивали бельгийское небо и даже успели сбросить парочку бомб на ближайшие аэродромы.

– Когда этот увалень наконец добрался, чтобы сообщить о вступлении немецких войск для их защиты от англичан, Спаак[93] с каменным лицом кивнул на окно, за которым ревели наши бомбардировщики: «Я вижу, уже защищают», – передразнил хохотавший Штенке.

– По мне, так не смешно, – пожал плечами Ульрих, – это пятнает нашу честь. Германия не раз давала этим странам гарантию соблюдать