Виланд - Оксана Кириллова

один профессор. Он дал анкету своим студентам – их было тысячи полторы или даже больше. И в этой анкете они с полной серьезностью выбирали варианты: какой самый безболезненный и гуманный метод умерщвления людей с физическими и психическими изъянами на случай перенаселения[88]. Студенты-психологи, Лидия, будущая интеллигенция, гордость своей страны. Вот говорят, что больше всего крови в истории проливалось из-за всяческих бунтов. Но нет. Повиновение. Все от него. Покорность откровенному злу, которое мы не замечаем, потому что ему дано другое название. Уничтожили миллионы людей, а назвали это – «окончательное решение». Мучителя, экзекутора назвали – «ассистент профессора». Потому сначала мы думаем: нет, мы-то на такое не способны. А потом все-таки делаем это. Становимся частью того зла. И продолжаем им быть, не задумываясь: где же наше повиновение перешло границы и мы начали причинять боль другим людям? Когда уверовали, что все это необходимо во имя общего блага? Когда по доброй воле расстались со своим правом сказать «нет»? Нам невдомек, где начинается великое зло. Потому как оно итог самых простых и обыденных человеческих измышлений, которые перетекают от одного к другому, от малого к большому. Это самый страшный вид злодея, Лидия, – когда те, кто совершают зло, сами не ведают, что они его творят, но думают, что ведут самую обычную жизнь. Система, которая таких людей создает, несет погибель для всех. А те говорят: «я всего лишь исполняю, что велено», «я ничего не решаю», «я человек маленький», «не я придумал эти правила». У поборников такой системы свободы никогда не было. Да она им и не нужна.

Лидия долго смотрела на Валентину. Затем, отодвинув блокнот и карандаш, она резко подалась вперед.

– Ты ведь оправдала его для себя, – негромко и с какой-то надсадой проговорила она, – ты не из ненависти его убила. Ты считаешь, что он такой же калека той системы. Тогда за что ты его убила?

Валентина ответила не сразу, какое-то время она внимательно смотрела на своего адвоката, затем губы ее снова разъехались в улыбке:

– А кто, по-твоему, больше злодей, Лидия, – тот, кто убивает нацистов, или тот, кто их оправдывает?

•••

«Только что Германия и Советский Союз заключили пакт о ненападении. Представители двух сторон нашли общую точку зрения на международную политику и сошлись в единой позиции. Рейхсминистр иностранных дел фон Риббентроп отправится в Москву в среду, двадцать третьего августа, для завершения переговоров. Новое сотрудничество будет основываться на длительной дружбе, которая непременно станет залогом новых традиций и обеспечит твердую основу взаимопонимания двух стран…»

Радиоприемник, списанный из комендатуры из-за поломки, но успешно починенный каким-то еврейским заключенным, снова зашипел, и далекий голос диктора, прорвавшийся было в казарму, опять умолк.

Мы оторопело смотрели друг на друга. Мне казалось, что это глупая шутка.

Первым нарушил молчание Франц. Он просто громко расхохотался, а потом пробормотал:

– Гениально…

– «Длительная дружба» с большевиками? С красными, что ли? – непонимающе сказал Карл, все еще глядя на приемник и словно ожидая, что диктор ответит ему лично.

Сосредоточенный Штенке вновь покрутил круглую ребристую ручку, но на сей раз поймал какую-то симфонию, также прерываемую шипением. Тогда Карл посмотрел на нас.

– Мы заключили пакт с Сатаной, – сказал напряженный Штенке.

– Великолепно! Вряд ли французы и англичане ожидали, что у Гитлера найдется такой козырь. С этим пактом в рукаве он может плюнуть в лица их послов и послать куда подальше с их компромиссами по поводу Данцига. Кто бы мог подумать, заклятые враги теперь друзья!

Давно я не видел такого искреннего восхищения на лице Франца.

– А я так скажу, – неожиданно произнес Ульрих, – это было предсказуемо.

Все с удивлением воззрились на него.

– Англичане боятся русских сильнее, чем черт ладана, – продолжил он, – все знают, что Советский Союз несколько раз пытался предложить островным обезьянам взаимовыгодную дружбу, но Лондон воротил нос. А русские – они такие: если закрыта одна дверь, они идут напролом в другую, но не забывают напоследок обоссать первую.

Взрыв хохота сотряс казарму.

Слухи разлетались со скоростью света. Чуть слышный шепоток за плотными дверьми комендатуры был подхвачен ветром и разнесен по всему лагерю: идет полная мобилизация.

– Призывают даже резервистов, – доверительно сообщил Штенке, который умудрялся узнавать все самым первым, – осенняя подготовка и учебные маневры.

– Затевается что-то серьезное. – Карл в волнении потирал руки.

Штенке продолжил:

– Войне быть, это как пить дать, да не по нашей вине. Фюрер предложил более чем справедливые и легковыполнимые условия. Но поляки, свиньи неблагодарные, артачатся. Чувствуют поддержку томми! Да только не понимаю я островных обезьян, чего ради им проливать кровь за польское мясо?

– Уверен, они и сами уже пожалели, что ввязались, – заявил Карл, – их же собственные обязательства теперь встали им поперек горла, это ясно.

– И тем не менее второго Мюнхена не будет. – Я покачал головой. – Как с Австрией и Чехословакией, уже не выйдет.

– Говорю же, – снова влез Штенке, – быть войне.

– А самое поразительное, если по Судетам или Австрии у них еще могли быть вопросы, то сейчас мы действительно в своем праве: Данциг наш! Но, промолчав тогда, они вдруг кинулись вопить о несправедливости сейчас. Паноптикум, черт подери!

– А обвинять в развязывании войны будут нас! – взвился Карл. – В то время как фюрер – за мир!

– Фюрер за мир, но на немецких условиях, – произнес Франц, – которые для многих равносильны объявлению войны. На сей раз не уступит никто, ни фюрер, ни поляки, ни англичане с французами. В глазах всего мира мы выглядим ненасытной собакой, которой кидают кость за костью, и каждая новая жирнее и мясистее, но собака никак не может насытиться. И теперь они осознали, что собаку проще пристрелить, чем прокормить.

– Ромул, ты бы лучше следил за языком!

– Я задел твои чувства, Штенке? – Франц усмехнулся.

Я заметил, как сжались кулаки Штенке. Глаза у него сузились до едва различимых щелок. Поняв, что ситуация накаляется, Ульрих поспешил встать между ними.

– Еще чего не хватало – немцам сцепиться из-за польских свиней, – покачал головой Карл, глядя, как брат оттесняет Штенке. – А ты заканчивай уже слушать вражескую пропаганду, – негромко проговорил он Францу, – когда тебя поймают, не поздоровится всем. Здесь, – и он кивнул в сторону бараков, – не один и не два оказались за то, что настроили свои приемники на Лондон.

Франц ничего не ответил, он стоял на месте с привычной, чуть насмешливой улыбкой. Все прекрасно понимали, что его, в отличие от Штенке, сдерживать не нужно. Он никогда не отстаивал свою точку зрения кулаками, ему было достаточно его острого языка и такой же острой проницательности, способной кого угодно вывести из себя.

Война!

Первого сентября Германия была вынуждена вторгнуться в Польшу. Подлое нападение поляков на немецкую радиостанцию в Гляйвице[89] стало последней каплей.

Все понимали, что если бы не постоянные польские атаки на наши границы, то фюрер не допустил бы подобного развития событий. «Польша не намерена с уважением относиться к границам рейха. Великое государство, коим является Германия, не потерпит такого гнусного отношения! И чтобы прекратить это безумие, у меня нет другого выхода, кроме как силе противопоставить силу, они вынудили нас к контрнаступлению, – вещал Гитлер по радио, – с настоящего момента я – первый солдат Германского рейха. Я снова надел форму, которая была для меня дорога и священна, и не сниму ее до тех пор, пока не будет одержана победа, ибо поражение для меня равносильно смерти».

Я ожидал привычных эмоциональных интонаций, но ничего подобного в этот раз не было, никаких глухих ударов по столу, никаких резких выкриков, он говорил сдержанно, но твердо, медленно, но внушительно, завораживая спокойствием, которое никак не вязалось со смыслом сказанных слов. Он словно наставлял на путь, терпеливо объясняя что-то очень личное.

– Всё! Польше крышка! Теперь, когда Россия с нами, им не на что рассчитывать, – уверенно заявил Карл.

– При условии, что Англия и Франция тоже не рискнут вмешиваться, – напомнил Франц.

– Это уж наверняка! Нужно быть полными идиотами, чтобы лезть на рожон за польских свиней, зная, что теперь Советы пляшут под нашу дудку.

Франц иронично изогнул брови:

– Карлхен, под нашу дудку плясать может кто угодно, но не русские. Боюсь, с Восточного фронта нам еще стоит ждать сюрприза.

Карл хотел что-то ответить, но Франц лишь отмахнулся от него. Он сделал мне знак, и мы вышли на улицу.

– Смотри. – Он протянул мне газету.

На первой странице была большая статья о нападении на радиостанцию в Гляйвице. Я взял у него газету и пробежался глазами по тексту, но ничего нового для себя не обнаружил. Уже все газеты в подробностях расписали, как поляки бесстыже захватили нашу станцию и вышли в эфир, призвав своих к восстанию. Я поднял голову и вопросительно уставился на Франца. Тот насмешливо покачал головой.

– Посмотри на фотографии.

Я уставился на изображения с места трагедии в Гляйвице, по-прежнему не понимая, чего от меня хотел Франц.

– Не видишь? – В его голосе