Виланд - Оксана Кириллова

расправились с поляками и этот вопрос закрыт?

– Не думаю, что будет легче, – проговорил Ульрих, возникший рядом, как всегда, тихо и незаметно, – говорят, с аннексированных территорий выселяют втрое больше поляков, нежели туда заселяют фольксдойче[91].

– И куда эти польско-еврейские стада перегоняют? – Карл вопросительно посмотрел на брата. – Они же не растворятся в воздухе просто так.

– Вот именно, куда их, по-твоему, перегоняют? – Ульрих кинул многозначительный взгляд на бараки с заключенными.

– Почему бы им не начать строить лагеря на местах, – задумчиво протянул Карл, – это избавило бы нас от многих проблем.

– К этому все и идет, – проговорил я, – в комендатуре поговаривают, даже нашли подходящее место где-то под Краковом, в каком-то Аушвице. Правда, по слухам, местечко совсем гиблое: болота, трясины и несколько мелких фабрик.

После очередного удара Штенке заключенный упал на четвереньки и замер, не осмеливаясь даже втянуть голову в плечи. По его подбородку сочилась кровь и капала на пыльную землю. Я отстраненно смотрел на эти капли, не замечая ни арестанта, с которого они капали, ни Штенке, который бил его, – я продолжал думать о перемирии. Накануне Лина показала мне бумажку, одну из тех, которые теперь вкладывали в каждое меню в кафе, ресторанах и пивных. Это была подробная инструкция, как добраться до ближайшего бомбоубежища в случае авианалета. Я никак не мог понять: если предполагается мир, зачем гражданских учат, как себя вести во время воздушной тревоги? Откровенно говоря, у меня совершенно не укладывалось в голове, что англичане могли начать нас бомбить. Не те теперь времена, чтобы сбрасывать бомбы на мирное население. Даже для островных обезьян это перебор. Очевидно, это были меры предосторожности, только и всего.

Через несколько дней во время выступления в рейхстаге Гитлер открыто предложил Западу пожать друг другу руки на международной конференции где-нибудь на нейтральной территории. Условие было одно, простое и справедливое, – оставить нам то, что мы взяли на Востоке: «Глупо губить миллионы людей и уничтожать имущества на миллионы же для того, чтобы возродить из пепелища государство, которое с самого своего сотворения было признано мертворожденным всеми, кто не поляк по происхождению. Для великих держав будет глупостью продолжать нынешнее противостояние во имя Польши, этого непослушного обреченного дитяти. Продолжив, мы развеем национальное благосостояние Европы снарядами пушек и артиллерии и истощим на полях сражений силы каждого народа. А потому пусть нации, которые придерживаются того же мнения, дадут сегодня свой ответ. Те же, кто считает войну лучшим средством разрешения проблем, пусть оставят без внимания мою протянутую руку».

Газеты были полны оптимизма: «Фюрер продемонстрировал волю Германии к миру: сотрудничество с великими державами Европы», «Никакой военной агрессии против Англии и Франции!», «Никакого пересмотра требований, за исключением колоний!», «Сокращение вооружения!», «Сроки мирной конференции вот-вот будут объявлены». Германия целиком и полностью поддерживала мирную инициативу.

Повсюду царила атмосфера эйфории и облегчения.

– Миру быть, французы ухватятся за эту возможность и на англичан поднажмут, у тех попросту не останется выбора. Никто не хочет войны.

– Я слышал из самых надежных источников, – передавалось из уст в уста, – что английское правительство уже готово к мирным переговорам.

Слух этот моментально облетел весь Мюнхен. В некоторых пивных по такому случаю даже бесплатно наливали пиво. Пропустить такую знатную попойку мы не могли и выбрались отметить отличные новости.

– Фюрер ясно дал понять, что считает Англию ровней. Мир велик, что же, в нем не найдется места для двух великих держав? – После каждого заявления Карл ударял кулаком по столу и делал большой глоток пива. – Германия стремится к миру, вот в чем правда. И вообще вся эта заваруха – дело рук парламентских олухов, которых за ниточки дергали евреи. Умные англичане уже давно поняли, кто настоящие виновники этой войны на Западе. Наступит перемирие, и фюрер сделает все, чтобы очистить Англию от евреев, ей же во благо. У томми много колоний, есть куда сплавить этот сброд.

В какой-то момент язык его начал заплетаться, а вскоре он и вовсе надрался так, что просто рухнул на стол рядом с недопитой кружкой. Ульрих со вздохом сгреб младшего брата со стола и поволок его на улицу. Пьяный Карлхен попытался вяло сопротивляться, но уже у самой двери просто уронил голову и полностью обмяк на брате. Придерживая одной рукой Карла, другой Ульрих попытался раскрыть дверь, но в этот момент она сама распахнулась. Влетевший посетитель осмотрелся по сторонам и быстро подскочил к нашему столу. Ничего не говоря, он схватил недопитую кружку Карла и одним махом опрокинул ее в себя, затем вытер губы размашистым движением руки и громко отрыгнул:

– Извиняйте, бежал от самой Бриннерштрассе.

Затем он крикнул на весь зал:

– Мира не будет! Англичане и французы отвергли предложение фюрера. Только что Риббентроп объявил, что война будет продолжаться до победного конца!

Конец его фразы потонул в возмущенных криках. Застучали кружки, задвигались стулья, вокруг незнакомца, все еще пытавшегося отдышаться, тут же сгрудилась загомонившая толпа.

– Чертовы томми, чтоб вы передохли все, – прорычал какой-то работяга с грязными закатанными рукавами.

– Помоги нам Господь выбраться из этой передряги.

– Не неси чушь, наша авиация их в бараний рог свернет! Геринг по радио заверил…

– Верно! Чертовы англичане попляшут, как поляки под градом наших мессершмиттов.

Я оторопело посмотрел на Франца. В тусклом освещении сложно было разглядеть выражение его лица, но я готов был руку дать на отсечение, что на его губах поигрывает улыбка.

– Черт тебя дери, Франц!

Ответить он не успел, в этот момент вернулись Кохи. От Карла несло рвотной кислятиной, но выглядел он лучше. Он огляделся в поисках своей кружки и, стукнув кулаком по столу, требовательно произнес:

– Где мое пиво? Пьем за мир!

Я чертыхнулся и отвернулся от него.

Уже на следующий день было объявлено о введении норм на покупку одежды и обуви. Все шло на нужды фронта, гражданскому населению оставалось довольствоваться тем, что у него уже было. Люди по улицам ходили хмурые: словно в наказание за теплую и солнечную первую половину осени, вторая была особенно дождливой и промозглой, а купить теплые ботинки или резиновые калоши могли только государственные служащие, да и то лишь те, чья работа была непосредственно связана с улицей: газетчики, строители да уборщики мусора. Еще сложнее было достать теплое зимнее пальто – его приравняли к двум сотням купонов, а по карточкам было положено всего сто пятьдесят купонов на человека. Угрюмыми ходили и наши охранники: несмотря на все старания отдела снабжения, персоналу не хватало ни постельного белья, ни мыла, ни крема для бритья, ни исподнего, ни формы, ни сапог. Охранники жаловались на страшную тесноту, вместимость казарм уже давно была превышена раза в два, а где-то и в три. Радовало, что хотя бы паек лагерному персоналу не урезали. Заключенные же и вовсе начали откровенно голодать. Все комендатуры получили официальное распоряжение о сокращении рациона. Нелепость предписания заключалась в том, что арестантам уже давно выдавалось гораздо меньше тех норм, которые были в нем прописаны. Что было в обеденных чанах, одному богу известно, – даже раздатчики зажимали носы, не в силах выносить ту вонь, – но и за это среди заключенных повсеместно возникали стычки. Забыв обо всем на свете, они вырывали друг у друга объедки и миски, которые еще можно было вылизать. От голода многие доходили до отчаяния. Один раз я наблюдал, как раздатчик лупил огромной медной ложкой по тощим пальцам заключенного, но тот, не замечая боли и проклятий, пытался загрести сломанными, окровавленными пальцами хоть что-то густое в водянистой баланде. Ситуацию усугубили ранние морозы. Не во всех бараках были печки, а там, где были, не хватало дров. Как клопы, заключенные облепливали эти остывшие печи, будто пытались согреться ощущением того, что когда-то они были теплыми. Дизентерия, тиф, туберкулез, чесотка, вши, голодный понос, уже не удерживаемый ослабевшими телами и текущий по ночам прямо на тех, кто спал на нижних нарах, стали обыденностью лагеря. По утрам охрана все чаще находила в холодных сортирах скрючившиеся замерзшие трупы. Очень быстро мы поняли, что это были больные, неспособные держать дерьмо в себе, которых другие заключенные выталкивали ночью из бараков, чтобы не терпеть разносимый ими смрад.

Под Рождество я получил письмо от отца. Он писал, что внимательно прослушал праздничную речь фюрера, который заверил немцев, что страна и экономически, и в военном отношении готова к войне.

«А между тем у нас пайка по карточкам позволяет разве что не помереть с голоду. Или он имел в виду, что к Рождеству нам дополнительно позволено получить четверть фунта масла и целых четыре яйца вместо одного? Витрины ломятся от красивых вещей и вкусностей, но купить, Виланд, ничего нельзя. Директор Штайнхофф проболтался, что все выставлено по приказу