Время шинигами - Кайли Ли Бейкер

которой отчаянно нуждаются в украшениях.

Я выпустила тени, и они вернулись обратно ко мне.

– Еще есть вопросы?

Тиё буквально кипела. Она выхватила книгу Нацумэ из моих рук.

– Они восстанут против вас, – предостерегла она.

Я пожала плечами.

– Теперь, когда я изгнала жнецов, они боятся меня намного больше. Кроме того, мои новые шинигами голоднее их. Они ценят свои титулы гораздо выше. Чтобы сохранить их, они будут работать усерднее и сожрут любого, кто попробует отнять у них власть. И, в отличие от тех, кого назначила Идзанами, они будут по-настоящему верны мне за то, что я дала им шанс.

Тиё поникла, массируя лоб.

– Вы недооцениваете их. Я думала, что нахожусь здесь, чтобы вы могли обсуждать такие вещи со мной, а не принимать опрометчивые решения в одиночку. – Она осмелилась открыть глаза и смерила мою странную позу в кресле недовольным взглядом. – И разве богини так сидят?

Я вздохнула.

– Как я скучаю по тем дням, когда ты боялась меня.

Последней каплей для Тиё, когда я вернулась во дворец после победы над Айви, стало мое небрежно оброненное замечание о том, что я отпустила Тамамо-но Маэ. Тиё швырнула груду белья, которая была у нее в руках, на пол и распекла меня за полное отсутствие инстинкта самосохранения, а после упала на колени и взмолилась о прощении. Я лишь рассмеялась и велела ей встать, потому что ненавижу, когда меня умоляют. Теперь, узнав, что ее не казнят за одно лишнее слово, она будто перестала стесняться и стала высказывать все, что приходило ей в голову. Честно говоря, такой она нравилась мне больше.

Но насчет ёкая она ошибалась.

Тамамо-но Маэ была не воином, а обманщицей. Она не повела бы к моим дверям армию ёкаев, не стала бы стрелять в моих стражей и бросать в мой двор взрывчатку. Она захватывала власть, внушая другим любовь к себе и используя ее как щит. Она наверняка знала, что никогда не сможет отнять у меня Ёми, потому что ни я, ни Нивен больше ей не доверились бы.

Я вытащила из кимоно часы, взглянула на них и резко выпрямилась в кресле. Время почти пришло.

– Вы же знаете, что ваш брат меня уважает, – начала Тиё.

Я ухмыльнулась, потом встала и осторожно забрала у нее книгу.

– Только в лицо, Тиё.

– Я умерла уже давно, но почему-то постоянно чувствую себя так, будто вы снова и снова меня убиваете.

– Хорошего тебе вечера, Тиё! – бросила я, выходя из комнаты.

Она тяжело вздохнула и устало махнула рукой.

– Будьте осторожны.

Я остановилась только для того, чтобы закинуть книгу в свою комнату, а затем поспешила по коридорам во двор. К большому разочарованию Тиё, теперь все коридоры были ярко освещены свечами. Но отныне я делала это не для того, чтобы стереть из сознания лицо Идзанами, а потому, что так больше нравилось Нивену, и это было меньшим, что я могла для него сделать. Время от времени я по-прежнему видела в зеркале череп. Я была Смертью во веки веков, а такая сила не дается без сопровождения призраков.

В течение нескольких недель после бегства жнецов Нивен в основном оставался в своей комнате, окруженный лишь абсурдным и, вероятно, небезопасным количеством свечей. Я знала, что он скучает по ёкаю или, вернее, по той, кем он ее считал, но я не могла подобрать слов, которые утешили бы его, а бросаться пустыми банальностями я не любила. Поэтому, когда с момента нашей победы пошла третья неделя, я отправилась в Токио и подобрала на улице бездомную кошку. Вернувшись в Ёми, я ворвалась в комнату Нивена и посадила животное ему на колени.

– Что это? – спросил он, немедленно обхватывая его руками.

– Очевидно, кошка.

– И что она тут делает?

Я на мгновение запнулась.

– Ты больше не любишь кошек? – Возможно, я совершила ошибку. Кошки нравились Нивену больше десяти лет назад, но века во тьме, безусловно, могли это изменить.

Он моргнул.

– Ты ненавидишь кошек.

– Именно поэтому она сидит на твоих коленях, а не на моих.

Уголки его губ тронула легкая улыбка. Он погладил кошку, и та уткнулась носом ему в руку. Это была его первая улыбка за несколько недель, хотя длилась она всего мгновение.

Я проверила время, а затем направилась к дверям, жестом пригласив Нивена следовать за мной.

– Идем, – позвала я.

– Куда? – спросил он, хотя все равно поднялся на ноги и направился за мной.

– Время почти пришло.

– Для чего?

– Омагатоки.

Мы поднялись в мир живых перед самым закатом. С того первого раза прошло уже несколько месяцев, и это постепенно превратилось в нашу вечернюю традицию, даже несмотря на то что из-за смены сезонов солнце теперь садилось все раньше и раньше.

В этот раз Нивен уже ждал меня во дворе, стоял, скрестив руки.

– Ты опоздала, – заметил он, хватая меня за запястье и утягивая вперед. Нивен прекрасно знал двор и мог передвигаться по нему даже без фонаря. Он остановился, только когда его ноги погрузились в мягкую почву.

Я взяла его за руку и, крепко сжав ее, тащила нас сквозь землю и корни, воду и ил, пока мы не оказались в предвечерних тенях Идзумо. Солнце опускалось все ниже и постепенно розовело. Люди уже разбрелись по домам, затворив двери, и мир затих, приветствуя сумеречный час. Вода в океане будто застыла, и я задумалась: может, это дело рук Сусаноо, сидящего где-то в холодной глубине.

– Поторопись, мы все пропустим! – крикнул Нивен на бегу, лавируя между редкими прохожими. Я поспешила за ним. Мы вместе устремились к самому большому храму в Идзумо. У него была крыша с опорными балками, которые снизу напоминали ребра гигантского белого кита. Перед храмом висела тяжелая симэнава.

Нивен вскарабкался на перила сбоку, ухватился за край крыши и подтянулся. Мои тени свернулись в веревку, я обмотала ее вокруг руки и подтянулась на ней на наклонную крышу, где уже сидел Нивен. Он оседлал гребень, чтобы не соскользнуть.

Отсюда был виден весь Идзумо: каждая сосна и ворота тории[13], каждая широкая изогнутая крыша и каждый след на грунтовых дорогах. Мир умолк до приглушенного шепота, дневной свет растворился в водах Сусаноо, а солнце окрасило все в красный, словно пролитое вино.

Один за другим стали появляться ёкаи.

Первыми из-за грушевых деревьев вышли гумётё – двухголовые фазаны с перьями цвета чистого золота и лаванды – и принялись вышагивать по пустынным дорогам. Они расправляли крылья широкими дугами и кружили, приземляясь на провода электропередачи: настолько невесомые, что те даже не провисали под ними. Гумётё раскрывали золотые клювы и пели песни о нирване – бессловесные мелодии, захватывающие дух настолько, что их можно было услышать только в святом месте.

При звуке их пения появились и другие ёкаи.

Следующей выбралась котобуки – химера, состоящая из частей двенадцати зодиакальных животных: с бесконечной драконьей шеей, блестящей лошадиной гривой и полосатым тигриным животом, прыгающая вперед на обезьяньих лапах. Она проглотила несколько якитори, оброненных закрывавшими свои лотки уличными торговцами, вылизала палку и поскакала прочь в поисках другой пищи. Из-за деревьев цубаки вышла красивая женщина, усыпанная зимними розами[14], а далеко на каменистом берегу в воде притаился кодзин[15], покрытый черной чешуей и скалящий острые зубы. На этот час – всего на час – мир принадлежал ёкаям, какими бы они ни были: красивыми, странными, голодными.

Нивен улыбнулся и подался вперед. Я схватила его за рубашку, чтобы он не упал с крыши, но он был слишком поглощен наблюдением за ёкаями, чтобы это заметить. В ослепительном свете заката он выглядел гораздо здоровее, чем в сумрачных коридорах Ёми. Возможно, живя на земле, он был бы счастливее, но мое королевство так и останется во тьме, а он по-прежнему будет привязан ко мне, словно та симэнава, что связала меня и Цукуёми. Так что это был наш компромисс.

Далеко-далеко на горизонте, сияя в лучах заходящего солнца, море пересекал корабль. Мне было интересно, остался ли Эмброуз где-то в этих бескрайних водах, уплывая все дальше и дальше. Я хотела довести до конца все, что касалось жнецов, поэтому приказала своим шинигами разыскать его. Несколько недель назад они сообщили, что видели его на корабле, направлявшемся в Россию. Это означало, что он не приполз обратно к Айви, хотя, вероятно, понимал, что после того трюка с рюто она его попросту обезглавит.

Он мог бы остаться – если не ради меня, то ради Нивена, – провести остаток жизни,