Время шинигами - Кайли Ли Бейкер

комнате, заставляя вас задаваться вопросом, одни ли вы. Некоторые говорили, что сохранение всех знаний Анку исторически важно, чтобы его искусство не оказалось забыто. Но Высшие жнецы были более практичны: они никогда не отказывались от того, что могло быть им полезно. Единственная причина, по которой они все еще изучали секреты Анку, заключалась в том, что с их помощью можно было разрушить разум Низших собирателей.

От прикосновения Айви мое лицо покрылось льдом, как будто ее коса пронзила череп и погрузилась в мозг. Берег растворился, оставив вместо себя оглушительно белую плоскость, словно солнце выжгло всю землю.

Затем руки Айви погрузились в мою душу, копаясь в ней, растягивая ее. Кости загудели, словно в них роились насекомые, а кровь закипела, устремляясь по венам, чтобы вымыть чужое присутствие.

Невидимые руки вонзили ногти в одно из моих воспоминаний и сдернули его с линии времени, точно омертвевшую кожу, – это была одна из тысяч ночей после потери Нивена, которые я пролежала в своей кровати в Ёми, не в силах заснуть без звука его сердцебиения. Глаза медленно закрылись; тяжесть давила на кости, как будто меня медленно погружали в песок. Разум находился где-то далеко: это было похоже на сон, в котором не осталось ничего, кроме мрака.

Я ждала следующего шага Айви. Скоро ее пальцы должны были вонзиться мне в глаза или вырвать мне ногти, одно за другим сломать ребра, растягивая эту боль на тысячи лет. Но время продолжало течь во тьме. Конечности отяжелели и стали казаться мертвыми, в горле пересохло и засаднило. Я не могла повернуться, поднять руки или даже сделать вдох – лишь лежать, как труп, похороненный глубоко под холодной и душной землей.

С замиранием сердца я поняла, что это и есть план Айви.

Жнецы могли выцарапать из веков любое мгновение, развернуть любое слово на тысячелетия, вдохнуть жизнь в тысячи временных линий. Айви поймала меня в момент между сном и бодрствованием, когда мир кажется далеким, и теперь я не видела ничего, кроме мрака и дыма угасающих снов. Руки и ноги онемели, не в силах двигаться в этом состоянии полусна.

Так вот что испытываешь, когда тебя хоронят заживо!

Я была не из тех, кто может бездействовать в течение долгого времени, – вряд ли я когда-нибудь ощущала себя настолько в безопасности, чтобы позволить себе ослабить бдительность, поэтому нескольких минут вынужденной неподвижности было достаточно, чтобы я захотела вырваться из собственной кожи. Я сказала себе, что все это лишь сон, я могу позволить тьме проникнуть в разум и заполнить рот и легкие. Разве у меня был иной выбор?

Но, успокоив разум, я почувствовала боль в легких. Жнецам не требовалось дышать, но горло, несмотря на это, сжималось, будто прося воздуха. Раньше я не ценила возможность перевернуться на бок или смахнуть с лица прядь волос, а теперь, когда тело обратилось в застывшее стекло, я не могла думать ни о чем, кроме желания двигаться. Оно поглотило все остальные мысли.

Шли дни, и все, о чем я способна была думать, – это облегчение, которое почувствую, когда вытяну руки над головой или распрямлю пальцы ног, но я все еще лежала неподвижно, точно труп. Дни складывались в недели; время, словно распущенное вязание, разматывалось в бесконечную нить, ускользающую все дальше и дальше во мрак. Я чувствовала, как пролетают годы, но не могла их задержать. Мне казалось, что я попала под бесконечный поток воды и пытаюсь задержать ее голыми ладонями, а она утекает сквозь пальцы, проливаясь на землю. «Вот твое наказание, – думала я. – Вспомни обо всех телах, которые лежат сейчас в земле из-за тебя». Легко говорить, что смерть естественна и необходима, когда в гробу лежит чужое тело.

Шли годы, я начала гнить.

Может, это было дело рук Айви или просто уловка моего разума, но я чувствовала, что органы гноятся, обращаясь в желатин, медленно становясь жертвой времени. Глаза превратились в белый бульон, и он пролился на лицо; кожа полопалась, когда черви прогрызли в ней дыры; кости стали мягкими и губчатыми. Ночные твари пировали мной, а я все еще не могла хоть немного шевельнуться. Я пыталась цепляться за мысли о своей жизни, чтобы не сойти с ума, но все они казались лишь шепотом воспоминаний, слишком далеких, чтобы за них можно было ухватиться.

Может быть, это был вовсе не поворот времени. Не исключено, что Айви просто копалась в моем мозгу, разрывая его на части, ожидая, пока я истеку кровью и умру. Возможно, это и есть загробная жизнь – ад, который я заслужила за все съеденные души, за презрение на смертном одре. Великое ничто, которого я всегда боялась, наконец поглотило меня. Я всегда молилась о том, чтобы мой ад состоял из пламени, демонов с кнутами в руках и ходьбы по милям горячих игл и раскаленных углей, потому что самым большим моим страхом были не смерть или страдания, а ничто.

Когда тело окончательно разложилось, сознание последовало за ним. Мысли сливались в тину, пока от них не осталась только гниль, падаль, которую не тронули бы даже голодные волки.

Цукуёми, уходящий, потому что больше не любит меня; Хиро, умирающий у меня на руках, истекающий кровью, которая разливается по моему свадебному наряду; Нивен, тянущийся ко мне, пока его поглощают тени; глаза отца, полные кислого разочарования; щека на снегу и ботинок Айви на лице. Все началось и закончилось Айви Кромвель.

Мгновения связались в бесконечную петлю, которая все крутилась, крутилась и крутилась, словно меня засосало в ураган и я потерялась в безвоздушном пространстве, далеко от земли. На протяжении ста лет я наблюдала, как уничтожаю всех, кто когда-либо любил меня. Я думала, что после сотого раза привыкну к боли, лица любимых станут мне незнакомы, я начну забывать, что это я – та грустная и озлобленная девушка, чьи воспоминания я смотрю как какой-то трагический фильм.

Но так же, как от потухших свечей остаются струйки дыма, вся любовь, которую я потеряла, выжила даже при отсутствии света. В каком-то смысле я даже хотела, чтобы она продолжала причинять мне боль, потому что это означало, что все это происходило в реальности. Я пойму, что в самом деле умерла, только когда душа перестанет болеть.

Когда я в тысячный раз наблюдала, как кричит Нивен, а я ничего не могу сделать, только смотреть, как тени утаскивают его прочь, я почувствовала, что начинаю разваливаться, – по душе, как по льду на поверхности пруда, пошли крошечные тонкие трещины. Каждое воспоминание углубляло трещины, пока я не ощутила себя фарфором, упавшим на кафельный пол. Частички меня разлетелись по всей Вселенной: я больше не видела лица Нивена, не слышала его слов, но я чувствовала его, и боль, такая безликая, но все еще реальная, поглощала меня, заставляя тонуть все глубже и глубже…

Я резко вдохнула влажный воздух.

На меня снова нахлынули чувства, а соленая вода обожгла кожу, и каждая ее песчинка после вечного онемения будто рассекала ее до ран.

«Я на пляже», – подумала я. Сознание все еще было туманным и мутным. Вокруг висел бесконечный мрак и плескались волны – я смутно узнавала Иокогаму. Затем надо мной на ветру взметнулись светлые волосы, и воспоминания вернулись точно удар молнии.

Айви нависала надо мной, но смотрела не на меня, а на что-то позади. Я откинулась назад в воде. Тело больше не казалось моим, оно словно стало панцирем, позаимствованным у краба-отшельника. Я дрожала так сильно, что едва могла двигаться, но все же сумела отползти от Айви на несколько метров.

Но почему она остановилась сейчас, когда наконец смогла разгадать меня? Я протерла глаза и поднялась на ноги, пока Айви что-то пинала и била в воде.

– Что ты, черт возьми, такое? – крикнула Айви, наступая ногой на что-то твердое, что прокатилось по воде тысячекратным эхом.

Черепаший панцирь.

Айви упала в море, из воды показалась человеческая голова с клыкастыми зубами и впилась в щиколотку Анку, заливая ее кровью.

Махо.

Хонэнгамэ с рычанием тащила Айви на глубину, а та брыкалась и пиналась.

Сквозь тьму пронесся жнец с высоко поднятым мечом, целясь в лицо Махо.

– Махо, берегись! – крикнула я.

Но хонэнгамэ не нуждалась в моей помощи. Она